Абу Абдаллах Рудаки
Выдающийся поэт,основоположник персидско-таджиской классической поэзии-Абу Абдаллах Джафар Ибн Мухаммад (по другим источникам – Абуль Хасан) родился в 858 году в селении Панджруд (в переводе с таджикского "пять ручьёв") (ныне кишлак Панджруд Пенджикентского района Согдийской области Республики Таджикистан) неподалеку от знаменитого городища Пенджикент. Рудак означает ручеёк, отсюда и псевдоним поэта Рудаки (то есть из Панджруда, иными словами рожденный в Панджруде).
Рудаки является основателем персидской литературы, родоначальником поэзии на фарси-дари, основоположник поэтических жанровых форм. Рано прославился как певец и музыкант-рапсод, а также как поэт. Получил хорошее схоластическое образование, хорошо знал арабский язык, а также Коран. Факт слепости Рудаки от рождения опровергает советский ученый Герасимов М.М., автор методики восстановления внешнего облика человека на основе скелетных остатков, утверждая, что ослепление наступило не ранее 60 лет. Иранский ученый Саид Нафиси, который утверждает, что Рудаки и Амир Наср Сомони (правитель из династии Саманиды) были исмаилитами и в 940 году было большое восстание против исмаилитов.
По совету визиря, который ненавидел Рудаки, Амир Наср приказал ослепить поэта и конфисковать его имущество. После того, как другой придворный поэт, ранее завидовавший Рудаки, пристыдил Амир Насра тем, что "В истории, ты запомнишься как правитель ослепивший великого поэта".
Амир Наср, сильно пожалев о содеянном, велел казнить визиря и щедро одарить Рудаки, но поэт отказался от щедрых даров и умер в нищете в родной деревне Панджруд, оставив не только великолепные стихи и прозу, но и красивый язык дари (новоперсидский язык), который породил не менее великих поэтов и писателей таких как, Фирдоуси, Хайям, Саади, Хафиз, Руми, Низами, Джами, Насир Хосров, Камол Худжанди, Ас-Самарканди, Бедиль и многие другие, которые внесли огромный вклад в развитие литературы Большого Ирана (Иран, Таджикистан и Афганистан).
Рудаки свыше 40 лет возглавлял плеяду поэтов при дворе саманидских правителей Бухары, достигнув большой славы. Из литературного наследия Рудаки (по преданию — более 130 тыс. двустиший; другая версия — 1300 тыс. — неправдоподобна) дошла до нас едва лишь тысяча двустиший. Целиком сохранились касыда «Мать вина» (933 год), автобиографическая касыда «Жалоба на старость», а также около 40 четверостиший (рубаи).
Остальное — фрагменты произведений панегирического, лирического и философско-дидактического содержания, в том числе отрывки из поэмы «Калила и Димна» (перевод с арабского, 932), и пяти других поэм. Наряду с хвалебной и анакреонтической темами в стихах Рудаки звучит вера в силу человеческого разума, призыв к знанию, добродетели, активному воздействию на жизнь. Простота поэтических средств, доступность и яркость образов в поэзии Рудаки и его современников характеризуют созданный ими хорасанский, или туркестанский стиль, сохранявшийся до конца XII века.
| Все зубы выпали мои, и понял я впервые, Что были прежде у меня светильники живые. То были слитки серебра, и перлы, и кораллы, То были звезды на заре и капли дождевые. Все зубы выпали мои. Откуда же злосчастье? Быть может, мне нанес Кейван удары роковые? О нет, не виноват Кейван. А кто? Тебе отвечу: То сделал бог, и таковы законы вековые. Так мир устроен, чей удел – вращенъе и круженье, Подвижно время, как родник, как струи водяные. Что ныне снадобьем слывет, то завтра станет ядом, И что ж? Лекарством этот яд опять сочтут больные. Ты видишь: время старит все, что нам казалось новым, Но время также молодит деяния былые. Да, превратились цветники в безлюдные пустыни, Но и пустыни расцвели, как цветники густые. Ты знаешь ли, моя любовь, чьи кудри, словно мускус, О том, каким твой пленник был во времена иные? Теперь его чаруешь ты прелестными кудрями, – Ты кудри видела его в те годы молодые? Прошли те дни, когда, как шелк, упруги были щеки, Прошли, исчезли эти дни – и кудри смоляные. Прошли те дни, когда он был, как гость желанный, дорог; Он, видно, слишком дорог был – взамен пришли другие. Толпа красавиц на него смотрела с изумленьем, И самого его влекли их чары колдовские. Прошли те дни, когда он был беспечен, весел, счастлив, Он радости большие знал, печали – небольшие. Деньгами всюду он сорил, тюрчанке с нежной грудью Он в этом городе дарил дирхемы золотые. Желали насладиться с ним прекрасные рабыни, Спешили, крадучись, к нему тайком в часы ночные. Затем, что опасались днем являться на свиданье: Хозяева страшили их, темницы городские! |
Что было трудным для других, легко мне доставалось: Прелестный лик, и стройный стан, и вина дорогие. Я сердце превратил свое в сокровищницу песен, Моя печать, мое тавро – мои стихи простые. Я сердце превратил свое в ристалище веселья, Не знал я, что такое грусть, томления пустые. Я в мягкий шелк преображал горячими стихами Окаменевшие сердца, холодные и злые. Мой слух всегда был обращен к великим словотворцам, Мой взор красавицы влекли, шалуньи озорные. Забот не знал я о жене, о детях, о семействе. Я вольно жил, я не слыхал про тяготы такие. О, если б, Мадж, в числе повес меня б тогда ты видел, А не теперь, когда я стар и дни пришли плохие. О, если б видел, слышал ты, как соловьем звенел я В то дни, когда мой конь топтал просторы луговые, Тогда я был слугой царям и многим – близким другом, Теперь я растерял друзей, вокруг – одни чужие. Теперь стихи мои живут во всех чертогах царских, В моих стихах цари живут, дела их боевые. Заслушивался Хорасан твореньями поэта, Их переписывал весь мир, чужие и родные. Куда бы я ни приходил в жилища благородных, Я всюду яства находил и кошели тугие. Я не служил другим царям, я только от Саманов*, Обрел величье, и добро, и радости мирские, Мне сорок тысяч подарил властитель Хорасана, Пять тысяч дал эмир Макан – даренья недурные. У слуг царя по мелочам набрал я восемь тысяч, Счастливый, песни я слагал правдивые, прямые. Лишь должное воздал эмир мне щедростью подобной, А слуги, следуя царю, раскрыли кладовые, Но изменились времена, и сам я изменился, Дай посох: с посохом, с сумой должны брести седые. |
Фирдоуси писал Шахнаме в течение 35 лет. За это время политическая ситуация в стране резко изменилась. На смену правящей династии Саманидов пришел султан Махмуд, турок по происхождению. Это создало ряд сложностей для Фирдоуси. Шах-Наме – чисто иранская поэма, прославляющая иранскую культуру и иранский народ, ставящая Иран в центре мироздания. Основная мысль поэмы заключается в том, что лишь наследственные носители царской власти имеют на неё право. Естественно, что подобная поэма не могла понравиться новой власти. Султана Махмуда более устраивала мысль о правомерности силы, а не наследственности. По известной легенде, не имеющей точных подтверждений, султан отказался заплатить Фирдоуси за поэму. Это сильно рассердило поэта, и он написал сатиру, в которой упрекал султана происхождением от раба. В результате султанского гнева Фирдоуси был вынужден бежать из страны и скитаться в бедности до конца жизни. Другая легенда была поэтически обработана великим немецким романтиком Генрихом Гейне.Согласно этой легенде, султан обещал поэту заплатить за каждое двустишие по золотой монете. Но Махмуд жестоко обманул его. Когда прибыл караван от султана и развязали тюки, оказалось, что золото заменено серебром. Оскорбленный поэт, который, по преданию, будто бы находился в бане, разделил эти деньги на три части: одну вручил банщику, другую — людям каравана, а на третью купил прохладительные напитки. Это был явный и прямой вызов деспотичному правителю. Султан приказал наказать поэта — бросить его под ноги слону. Фирдоуси бежал из родных мест и много лет провел в скитаниях. Лишь в старости он решил вернуться ыа родину. Однажды главный министр в присутствии Махмуда произнес двустишие из великой поэмы. Султан, сменив гнев на милость, решил вознаградить поэта. Когда караван с дарами входил в ворота города, из противоположных ворот вынесли носилки с телом умершего Фирдоуси.
Обе эти легенды выглядят крайне сомнительно. Более того, не сохранилось ни одного достоверного письменного источника, подтверждающего эти легенды.
Стих из Шахнаме
Я здесь и не здесь, я везде и нигде,
Я тенью скольжу по прозрачной воде;
Мой голос так сладок в ночной тишине,
Явилась к тебе я в чарующей тьме.
Мое тело невидимо, дух мой незрим.
Прими! — и мой образ будет твоим.
Осядет он в сердце и, точно цветок,
Расцветет, воспылает. Уйдет холодок —
Тот холод, который дрожать заставлял,
Любовь от тебя самого укрывал...
И нет его, сердце свободно теперь!
Отвори для любви белоснежную дверь!
Но спросишь ты, кто я. Отвечу тот час:
«Я та, кого нет здесь и сейчас.
Пришла я из тьмы и во тьму я уйду,
Укрою тенями дорогу свою.»
И скажешь тогда ты: «Мне не понять.
Ответь просто, кто ты, мне можешь не лгать.»
Отвечу тогда я лишь только одно:
«Знать тебе, кто я, сейчас не дано.
Быть может, потом ты узнаешь и сам,
Когда будешь тенью летать тут и там.»
Сейчас я прошу: ты мой образ прими,
В сердце свое меня ты впусти.
Откроются тайны природы тебе,
Чарующей ночи, уснувшей во тьме,
Тайны снов, затаившихся ото дня,
Тайны тени... Прошу, прими ты меня.
От света укрой — ограничь мне страдания.
Открою тебе тайны я мироздания.
Но спросишь тогда ты, зачем я пришла,
Любовь или зло я тебе принесла.
Отвечу я гордо: «Пришла я к тебе,
Чтоб открыть твое сердце прекраснейшей тьме!»
Отстранишься тогда ты: «Уйди от меня!
Мне не нужен твой образ и тьма не нужна!»
Быть может, уйду, но скажу я тогда:
«Тебе не понять, как прекрасна та тьма...»
Увы, человек ничего не поймет,
Упустит свой шанс, свою душу убьет.
Искушение ужалит его, как оса —
Улетит в безызвестность блудница-душа.
Тень покорит его тело навек.
Слаб ты душой, «царь зверей» человек!..
Но я не сержусь, ухожу просто так
В тот мир, где живет эфемерная тьма,
Где тени скользят, может, тут, может, там,
Туда, где нет солнца, нет места мечтам.
В том мире жива лишь одна пустота
(Иль слепая и тихая мгла?).
Тьму породила она на тот свет
И, кроме той тьмы, ничего больше нет:
Ни отблеска света, ни жара огня.
Жаль мне одной уходить без тебя.
Но уйду я в тот мир — мир безмолвных теней,
Где черное сердце мое все сильней,
Где разум мой дышит, а тело молчит,
Где дух мой, смеясь, во тьму улетит
Рубаи, Рудаки
Владыки мира все скончались, и ныне горсть земли они.
Пред смертью головы склонили и в вечность отошли они.
Скопили тысячи сокровищ и наслаждались высшей славой.
И что же! К дню своей кончины лишь саван донесли они.
* * *
Однажды время мимоходом отличный мне дало совет
(Ведь время, если поразмыслить, умней, чем весь ученый свет)
«О Рудаки, — оно сказало, — не зарься на чужое счастье.
Твоя судьба не из завидных, но и такой у многих нет».
* * *
Не для того черню я снег кудрей,
Чтобы грешить, как в цвете юных дней.
Но траур — одеяние печали,
А это — траур старости моей.
* * *
Сквозь оболочку мира глаз твой не видит жизни сокровенной,
Так научись глазами сердца глядеть на таинства вселенной;
На все, что зримо и телесно, гляди открытыми глазами,
Но сердце научи увидеть изнанку видимости бренной.
* * *
Фату на лик свой опустили в смущенье солнце и луна,
Как только с двух своих тюльпанов покров откинула она.
И с яблоком сравнить я мог бы ее атласный подбородок,
Но яблок с мускусным дыханьем не знает ни одна страна.
* * *
Всевышний спас меня от горя, четыре качества мне дав:
Прославленное имя, разум, здоровье и хороший нрав.
Любой, кому даны всевышним четыре качества такие,
Пройдет свой долгий путь без горя, людских печалей не узнав.
Все тленны мы, дитя, таков вселенной ход.
Мы — словно воробей, а смерть, как ястреб, ждет.
И рано ль, поздно ли — любой цветок увянет,
– Своею теркой смерть всех тварей перетрет.
* * *
Пришла… «Кто?» — «Милая». — «Когда?» — «Предутренней зарей».
Спасалась от врага… «Кто враг?» — «Ее отец родной».
И трижды я поцеловал… «Кого?» — «Уста ее».
«Уста?» — «Нет». — «Что ж?» — «Рубин». — «Какой?» — «Багровоогневой».
* * *
Те, перед кем ковер страданий постлало горе, — вот кто мы.
Те, кто скрывает в сердце пламень и скорбь во взоре, — вот кто мы.
Те, кто игрою сил враждебных впряжен в ярем судьбы жестокой.
Кто носится по воле рока в бурлящем море, — вот кто мы.
* * *
Если рухну бездыханный, страсти бешенством убит,
И к тебе из губ раскрытых крик любви не излетит,
Дорогая, сядь на коврик и с улыбкою скажи:
«Как печально! Умер, бедный, не стерпев моих обид!»
* * *
Слепую прихоть подавляй — и будешь благороден!
Калек, слепых не оскорбляй — и будешь благороден!
Не благороден, кто на грудь упавшему наступит.
Нет! Ты упавших поднимай — и будешь благороден!
* * *
Оставь михраб! Предпочитай пиры,
Где гурии Тараза, Бухары!
Живи для них! Мой бог молитв не любит,
Он для любовной создал нас игры.
Загадка*
Он без ушей отлично слышит, он хром, а поступь так легка;
Лишенный глаз, весь мир он видит, красноречив без языка;
Как стан любовницы, он гибок, змее движеньями подобен;
Он наделен печали цветом и грозной остротой клинка.
* * *
Моя душа больна разлукой, тоской напрасной ожиданья,
Но от возлюбленной, как радость, она приемлет и страданья.
Тебя ночами вспоминаю и говорю: великий боже!
Отрадна и разлука с нею, каким же будет день свиданья!
* * *
О Рудаки, будь волен духом, не так, как прочий люд, живи!
И разумом, и сердцем светел, как мудрецы живут, живи!
Не думай, что тебе лишь плохо, для всех же — мир благоустроен.
Пойми: плохого много в мире; ты для благих минут живи!
Киты от Рудаки на таджикском языке
Ин ҷахонро нигар бар чашми хирад,
Не бад-он чашм, к-андар ў нигарӣ.
Ҳамчу дарёст в-аз накукорӣ,
Киштие соз ки бад он гузарӣ.
Гули баҳорӣ, бути таторӣ,
Набид дорӣ, чаро наёрӣ,
Набиди равшан чу абри баҳман,
Ба назди гулшан чаро наборӣ?
Дарвозу даривоз фуру гашту баромад,
Бим аст, ки як бор фуруд ояд девор.
Девори куҳангашта напардозад порез,
Як рўз ҳама паст шавад, ранҷаш бигзор.
Ҳало Рўдакӣ! Аз кас андар матоб,
Бигун ҳар чӣ карданист бомудом,
Ки фарғул барнадорад он рўз,
Ки бар тахта туро сиёҳ шавад фом.
Ҷумла сайди ин ҷаҳонем эй писар,
Мо чу саъва марг бар сони заған.
Ҳар гуле пажмурда гардад з-ў на дер,
Марг бифшорад ҳама дар зери ған.
Чӣ наҳс буд! — ҳамоно ки наҳсикаӣвон буд.
На наҳси каӣвон буду на рӯзгори дароз,
Чӣ буд. Ман-т бигӯям қазои яздон буд,
Ҷаҳон ҳамеша чу чашмест гирду гардон аст.
Ҳамон ки хулқон буд.
Басо шикаста биёбон, ки боги хуррам буд,
Ва боги хуррам гашт он куҷо биёбон буд.
Ҳаме чӣ донӣ э моҳруи мушкинмӯӣ,
Ки ҳоли банда аз ин пеш бар чӣ сомон буд.
Ба зулфи чавгон нозиш ҳамекунӣ ту бад-ӯ,
Надидӣ он гаҳ ӯро ки зулфчафгон буд.
Шуд он замона ки рӯяш ба сони дебо буд.
Шуд он замона ки муяш ба сонии қадрон буд.
Чунон ки хуби меҳмону дӯст буд азиз,
Бишуд ки боз наёмад азиз меҳмон буд.
Басо нигор, ки ҳаӣрон будӣ бад-ӯ дар чашм,
Ба рӯи ӯ — дар чашмам ҳамеша ҳайрон буд.
Шуд он замона ки ӯ шод буду хуррам буд,
Нишонти ӯ ба фузун буду бим нуқсон буд,
Ҳамехариду ҳамесахт бешумор дирам,
Ба шаҳри ҳар кӣ яке турки норпистон буд.
Басо канизаки некӯ ки майл дошт б-ад ӯ,
Ба рӯз чунки наёрист шуд ба дидани ӯ.
Ниҳеби хоҷаи ӯ буду бими зиндон буд,
Набиди рвшану диндори хубу рӯи латиф.
Агар гарон буд зӣ ман ҳамеша арзон буд,
Дилам хизонаи пурганҷ буду ганҷ — сухан.
Нишони номаи мо мӯҳрӯ шеър унвон буд,
Ҳамеша шоду надонистаме, ки ганҷ чӣ бувад.
Дилам нишоту тарабро фарох майдон буд.
Басо дило, ки ба сони ҳарир карда ба шеър,
Аз он сипас, ки ба кирдори сангу сандон буд.
Ҳамеша чашмам зи зулфакони чобук буд,
Ҳамеша гӯшам, зи мардуми сухандон буд.
Иёл не, зану фарзанд не, маунат не,
Аз ин ҳама танам осуда буду осон буд.
Ту Рӯдакиро э моҳрӯ ҳамебинӣ,
Бад-он замона надидӣ, ки ин чунинон буд.
Бад-он замона надидӣ, ки дар ҷаҳон рафтӣ,
Сурудгӯён, гӯӣ ҳазордастон буд.
Шуд он замон ки ӯ унси родмардон буд
Шуд он замон ки ӯ пешгори мирон буд
О люви
Я всегда хочу дышать амброю твоих кудрей.
Нежных губ твоих жасмин дай поцеловать скорей!
Всем песчинкам поклонюсь, по которым ты прошла,
Бью почтительно челом пыли под ногой твоей.
Если перстня твоего на печати вижу след,
Я целую то письмо: жизни мне оно милей!
Если в день хотя бы раз не дотронусь до тебя,
Пусть мне руку отсекут в самый горестный из дней!
Люди просят, чтобы я звонкий стих сложил для них,
Но могу я лишь тебя славить песнею моей!
***
О, сахарны её уста, бесценный этот сахар сладок,
Из-за её кудрей пришла торговля амброю в упадок.
К чему мне разговор пустой о знаньях, о вещах ученых?
О мой кумир, я откажусь от легкомысленных повадок!
Так, как алоэ никогда благоухать не может ива,
Но сладости в алоэ нет, как в сахаре, — таков порядок!