Саади Ширази

Биография Саади традиционно делится на три периода: с 1205 по 1226 - это т.н. школьный период, с 1226 по 1256 - время скитаний, с 1256 по 1291 - т.н. шейхский период.

Саади – настоящее имя - Муслихиддин Абу Мухаммед Абдаллах ибн Мушрифаддин. Три равных периода по тридцать лет составили его жизнь – школьный скитальческий, шейхский, а знания и странствования помогли стать «мужем истины». Прозвище «Саади» произошло от имени фарсского князя Саада ибн - Зенги, при дворе которого служил муллой рано умерший отец поэта. Атабек принял участие в судьбе сироты. Когда тот подрос, отправил его в Багдад учиться.

Ученый без трудов — дерево без плодов.

Учился Саади в Багдаде в медресе «Низамийе». Помимо этого, юноша много учился у суфийских шейхов, проникался их аскетическими идеалами, стал членом суфийского братства. На всю жизнь он остался верен своим учителям и их идеям. Стихи Саади начал писать рано. В 1226 году его наставник Саад ибн - Зенги был убит при нашествии монголов. Саади бежал в одежде дервиша и на тридцать лет покинул родину.

С 1226 по 1255 год он путешествовал по мусульманским странам – от Индии до Марокко.
Приключения его начались в Индии, где он попал в плен к огнепоклонникам. Чтобы выжить, он принял их веру. Но как только подвернулся удобный случай, бежал, убив камнем охранника.

Картина рабы на Восточном базаре

В Дамаске и Баальбеке ему, как знатоку арабского языка, предложили стать муллой – проповедником. Но охота к перемене мест заставила его уйти. Уединившись в пустыне под Иерусалимом, он, было, предался святой жизни, но был схвачен крестоносцами и отправлен на сирийское побережье, где в Триполи был вынужден в кандалах рыть окопы для крепости. Там его увидел один знакомый ростовщик из Алеппо и выкупил за 19 золотых динаров. Свободным Саади был лишь по пути от стен крепости до дома ростовщика. На правах «хозяина» тот тут же женил поэта на своей безобразной и сварливой дочери. От «радостей семейной жизни» Саади сбежал в Северную Африку, затем оставил и её и, пройдя всю Малую Азию, опять очутился в родном Ширазе в 1256 году Здесь Саади стал вести уединенную жизнь, посвятив себя литературному творчеству. В течение 2-х лет он создал прославившие его в веках произведения «Бустан» и «Гулистан». Обе эти поэмы он посвятил Абу-Бекру.

Невеста Саади

«Бустан» (Плодовый сад) – поэма из 9 глав, каждая из которых содержит рассказы, притчи и философские рассуждения, иллюстрирующие сентенции автора по поводу того, каким должен быть идеальный правитель. Саади призывает правителей быть гуманными к своим подданным и следить, чтобы лучшие качества проявляли и люди из его окружения – чиновники, слуги и военачальники, иначе его великодушие и доброта принесут только вред. Эти размышления проиллюстрированы примерами в виде рассказов и притчей.

«Гулистан» (Розовый сад) состоит из 8 глав – аспектов житейской мудрости. Эти главы – о жизни царей, о нравах дервишей о преимуществах довольства малым, о преимуществах молчания, о любви, о молодости, о влиянии воспитания, о правилах общения. Главы содержат рассказы, написанные прозой и саджем (рифмованной прозой), и заканчиваются стихотворными вставками. Рассказы и приключения взяты из жизни Саади, его путешествий и наблюдений. Эта веселая и поучительная книга служит и школьным учебником, и книгой развлекательного чтения, в ней много остроумных парадоксов, замечаний и юмора. Ее задача – пробудить у людей стремление к мудрости и здравому смыслу как основе жизни в обществе.

Последние годы жизни поэта

Испытав на себе всю бренность земного существования Саади рекомендовал мирянам жить в мире, сознавая его превратность, и ежечасно быть готовым к потере земных благ.

После смерти Абу - Бекра в 1260 году в княжестве сменилось шесть атабеков, а с 1284 года Шираз попал под власть ильханов Ирана, и вновь воцарилась смута.

С 1284 по 1290 гг. Саади написал большое количество лирических стихов на персидском и арабском. Также он писал трактаты в прозе («Книга наставлений»), авторство которых некоторыми исследователями ставится под сомнение.

Шейх Саади умер в Ширазе 9 декабря 1292 года. «Без даров иду к тебе, Владыка! – сказал Саади. – Я по уши погряз в грехах своих, и у меня деяний нет благих… Я беден, но надежду я таю и верю в милость высшую твою».

На воротах, ведущих в сад, где находится гробница поэта, надпись: «Земля, в которой погребён Саади Ширази, источает запах любви».

Послесловие

Слава Саади в странах Азии безмерна. Он стал первым персидским поэтом, которого ещё в 17 веке узнали на Западе.

Собственный опыт странничества и размышлений о сущем, придавали произведениям этого персидского мыслителя ту меру просветленности, которая делала их одновременно мудрыми, прозрачными и изящными по форме. Поэмы «Булистан» и «Гулистан» были чрезвычайно популярны на Востоке, являя собой образец того, какой может быть эстетика жанра мудрых рассуждений как особого литературного направления. Это направление впоследствии стало весьма популярным в литературе персидской, тюркской и индийской.

Европейцы познакомились с творчеством Саади в 17 в., его поэзией восхищался Гете. Гуманный характер творчества Саади, желание познать «меру вещей» и привить здравый смысл и сочувствие к ближним делает его произведения популярными и сегодня.

Высказывания и афоризмы Саади Ширази

- Люди рождаются только с чистой природой, и лишь потом отцы делают их иудеями, христианами или огнепоклонниками.

- Молчаливо сидящий в углу, прикусивши язык,
Лучше тех, кто язык за зубами держать не привык.

- Мудрец подобен лотку москательщика: молчаливо показывает он свои совершенства; а глупец как походный барабан: обладает громким голосом, а внутри пуст и ничтожен.

- Мужество — не в силе руки и не в искусстве владения мечом, мужество — в том, чтобы владеть собой и быть справедливым.

- Мускус — то, что обладает ароматом, а не то, о чем москательщик говорит, что это мускус.

- С невеждой о науках рассуждать — Что злак пшеничный в солончак бросать.

- С тем, кто свои заблужденья возвел в правоту, Лучше не спорь, нелегко исцелить слепоту. Сердце такого подобно кривому зерцалу: Все исказит и в ничто превратит красоту.

- Страшен нам укус того врага, что другом кажется среди людей.

- Тайны и друзьям поверять нельзя, Ибо у друзей тоже есть друзья. Старательно тайны свои береги, Сболтнешь — и тебя одолеют враги.

- Там, где нужна суровость, — мягкость неуместна... Мягкостью не сделаешь врага другом, а только увеличишь его притязания.

- Твой истинный друг, кто укажет в пути Препятствия все и поможет пройти. Льстецов причислять опасайся к друзьям. Тот истинный друг твой, кто честен и прям.

- Только терпеливый закончит дело, а торопливый упадет.

- Не милуй слабого врага, ибо, если он станет мощным, он тебя не помилует.

- Ты от зверей отличен слова даром — Но лучше зверь, коль ты болтаешь даром.

- Ученик, который учится без желания, — это птица без крыльев.

- Ученый без трудов — дерево без плодов.

- Не может покоя в стоянке найти, кто бросил товарищей в трудном пути.

- Не спрашивай друзей о своих недостатках — друзья о них умолчат. Лучше разузнай, что говорят о тебе враги.

- Никто не вечен в мире, все уйдет, Но вечно имя доброе живет.

- Подумав как следует, мысль излагай,
А стен без фундамента не воздвигай.

- Покуда человек не говорит, неведом дар его, порок сокрыт.

- Принимать совет врагов — ошибка, но выслушивать их нужно, чтобы поступить наоборот. Это и будет истинно правильный образ действия.

- Разумный властитель всегда терпелив, И гнева умеет сдержать он прилив.

- Свойство старости делать острее шипы и бледнее цветы жизни.

- Слабые руки увесистый меч не удержат, От слабодушных не ждите вы праведных дел.

- Не поддавайся на обман врага и не покупай славословий у льстеца; один расставил сеть хитрости, а другой раскрыл глотку жадности.

- Нежными словами и добротой можно на волоске вести слона.

- Не знает тот, кто клевету плетет, Что клевета потом его убьет.

- Коль нет зубов — хлеб разжуешь всегда, Коль хлеба нет — вот горшая беда!

- Кто вечно разжигать вражду людскую любит,
Того в конце концов его ж огонь погубит.

- Кто вспыльчиво руку заносит с мечом, Грызет тот, раскаявшись, руки потом.
- Кто доброе сеет — добро его плод, Кто злое посеет — злодейство пожнет.
- Кто злому поможет, тем самым, поверь, Он людям готовит немало потерь.
- Кто, опыт отринув, делами вершит — В грядущем немало увидит обид.

- Кто с глупой, порочной связался женой, Не с женщиной тот сочетался — с бедой.

- Лишь тот в совете — солнце, в битвах — лев, Кто разумом смирять умеет гнев.

- Ложь подобна тяжкому удару: если рана и заживет, рубец останется.

- Льстецов причислять опасайся к друзьям.

- Тот истинный друг твой, кто честен и прям.

- Если бы не власть желудка, ни одна птица не попала бы в силки охотника, да и сам охотник не ставил бы силков.

- Если мудрец попадает к глупцам, не должен он ждать от них почета, а если глупец болтовней своей победит мудреца, то нет в этом ничего удивительного, ибо камнем можно расколоть алмаз.

- Если мудрецу среди невоспитанных людей не удастся сказать слова, не удивляйся: звук лютни не слышен во время грохота барабана, а аромат амбры пропадает от вони чеснока.

- Если ты равнодушен к страданиям других, ты не заслуживаешь названия человека.

- Знать меру следует во всем, везде. Знать меру надо в дружбе и вражде.

- Из всех даров мира остается только доброе имя, и несчастен тот, кто не оставит даже этого.

- Коль вдруг муравьи сообща нападут,
Осилят и льва, как бы ни был он лют.

- Коль горе чужое тебя не заставит страдать, Возможно, ль тебя человеком тогда называть?

- Гнев сверх меры вызывает страх, а неумеренная ласка уменьшает к тебе уважение в людских глазах. Не будь настолько суров, чтобы всем надоесть, и настолько кроток, чтобы тебе дерзили.

В ночь разлуки с любимой

В ночь разлуки с любимой мне завесы парча не нужна —
В темной опочивальне одинокая ночь так длинна.
Люди мудрые знают, как теряет свой ум одержимый.
У влюбленных безумцев впереди безнадежность одна.
Пусть не плод померанца — свою руку безумец порежет.
Зулейха невиновна, недостойна укоров она.
Чтобы старец суровый не утратил душевного мира,
Скрой лицо кисеею, ибо ты так нежна, так юна.
Ты подобна бутону белой розы, а нежностью стана —
Кипарису: так дивно ты гибка, и тонка, и стройна.
Нет, любой твоей речи я ни словом не стану перечить.
Без тебя нет мне жизни, без тебя мне и радость бедна.
Я всю ночь до рассвета просидел, своих глаз не смыкая,
К Сурайе устремляя блеск очей-близнецов из окна.
Ночь и светоч зажженный, — вместе радостно им до рассвета
Любоваться тобой, упиваться, не ведая сна.
Перед кем изолью свои жалобы? Ведь по закону
Шариата влюбленных — на тебе за убийство вина.
Ты похитила сердце обещаний коварной игрою…
Скажешь: племенем Са’да так разграблена вражья казна.
Не меня одного лишь — Саади — уничтожить ты можешь
Многих верных… Но сжалься! Ты ведь милостью дивной полна.

Стасть Саади

Мы живем в неверье

Мы живем в неверье, клятву нарушая то и знай.
Всемогущий! Это слово ты забвенью не предай!
Клятву верных нарушает и цены любви не знает
Низкий духом, кто средь верных оказался невзначай.
Если в день суда на выбор мне дадут, мол, что желаешь?
Я скажу: подругу дайте! Вам отдам небесный рай.
Пусть расстанусь с головою, но любви останусь верным,
Даже в час, когда над миром грянет ангела карнай.
Умирал я, но здоровым стал, едва пришла подруга.
Врач! Подобным мне — недужным — ты бальзама не давай!
Болен я. Но ты явилась и болезни удивилась.
Исцели меня, вопросов праздных мне не задавай!
Ветерок, что веет в пуще, позабудет луг цветущий,
Если кос твоих коснется благовонных, словно май.
И зубами изумленья разум свой укусит палец,
Если ты с лица откинешь кисеи летучий край.
Мне отрада пред тобою пламенеть, сгорать свечою.
Не гаси меня до срока, с головы до ног сжигай!
Не для глаз недальновидных красота, но ты, о мудрый,
Кисти самого аллаха след в ней тайный различай.
Взоры всех к тебе стремятся, но любовь и откровенье
Не для низких себялюбцев, не для наглых черных стай.
Ты у Саади, о верный, научись живому чувству,
На своей могиле бедной мандрагоры насаждай.
Темным душам недоступны все восторги опьяненья,
Прочь уйди, советчик трезвый, в пьянстве нас не упрекай.

Молитва

Терпенье и вожделенье выходят из берегов.
Ты к страсти полна презренья, но я, увы, не таков.
Сочувствия полным взглядом хоть раз на меня взгляни,
Чтоб не был я жалким нищим в чертоге царских пиров.
Владыка жестокосердный рабов несчастных казнит,
Но есть ведь предел терпенья и в душах его рабов.
Я жизни своей не мыслю, любимая, без тебя,
Как жить одному, без друга, средь низменных и врагов?
Когда умру, будет поздно рыдать, взывать надо мной.
Не оживить слезами убитых стужей ростков.
Моих скорбей и страданий словами не описать,
Поймешь, когда возвратишься, увидишь сама — без слов.
Дервиш богатствами духа владеет, а не казной.
Вернись! Возьми мою душу, служить я тебе готов!
О небо, продли подруге сиянье жизни ее,
Чтоб никогда не расстались мы в темной дали веков.
В глазах Красоты презренны богатство и блеск владык
И доблесть, и подвиг верных, как ни был бы подвиг суров.
Но если бы покрывало упало с лица Лейли, —
Врагов Меджнуна убило б сиянье ее зрачков.
Внемли, Саади, каламу своей счастливой судьбы
И, что ни даст, не сгибайся под ношей ее даров!

Я нестерпимо жажду, кравчий! Скорей наполни чашу нам
И угости меня сначала, потом отдай ее друзьям.
Объятый сладостными снами, ходил я долго между вами.
Но расставаяся с друзьями: «Прощайте», — молвил прежним снам.
Перед мечетью проходила она, и сердце позабыло
Священные михраба своды, подобные ее бровям.
Я не онагр степной, не ранен, ничьей петлей не заарканен,
Но от стрелы ее крылатой по вольным не уйду степям.
Я некогда испил блаженство с той, что зовется Совершенство…
Так рыба на песке, в мученьях, тоскует по морским волнам.
До пояса не доставал мне ручей, и я пренебрегал им;
Теперь он бурным и бездонным вдруг уподобился морям.
И я тону… Когда ж судьбою я буду выброшен на берег, —
О грозном океанском смерче в слезах поведаю я вам.
И вероломным я не стану, и не пожалуюсь хакану,
Что я сражен ее очами, подобно вражеским мечам.
Я кровью сердца истекаю, от ревности изнемогаю,
Так бедный страж дворца рыдает, певцам внимая по ночам.
О Саади, беги неверной! Увы… Ты на крючке, как рыба, —
Она тебя на берег тянет; к ней — волей — не идешь ты сам.

В зерцале сердца отражен прекрасный образ твой, Зерцало чисто, дивный лик пленяет красотой. Как драгоценное вино в прозрачном хрустале, В глазах блистающих твоих искрится дух живой. Воображение людей тобой поражено, И говорливый мой язык немеет пред тобой. Освобождает из петли главу степная лань, Но я захлестнут навсегда кудрей твоих петлей. Так бедный голубь, если он привык к одной стрехе, Хоть смерть грозит, гнезда не вьет под кровлею другой. Но жаловаться не могу я людям на тебя, Ведь бесполезен плач и крик гонимого судьбой. Твоей душою дай на миг мне стать и запылать, Чтоб в небе темном и глухом сравниться с Сурайей. Будь неприступной, будь всегда, как крепость в высоте, Чтобы залетный попугай не смел болтать с тобой. Будь неприступной, будь всегда суровой, красота! Дабы пленяться пустозвон не смел твоей хвалой. Пусть в твой благоуханный сад войдет лишь Саади! И пусть найдет закрытым вход гостей осиный рой.	Коль спокойно ты будешь на муки страдальца взирать — Не могу я свой мир и душевный покой отстоять. Красоту свою гордую видишь ты в зеркале мира — Но пойми: что влюбленным приходится претерпевать! О, приди! Наступила весна. Мы умчимся с тобою, Бросим сад и в пустыне оставим других ночевать. Почему над ручьем не шумишь ты густым кипарисом? Кипарисом тебе подобает весь мир осенять. Ты такой красотою сияешь, таким совершенством, Что и красноречивым каламом их не описать. Кто сказал, что смотреть я не должен на лик твой чудесный? Стыдно годы прожить и лица твоего не видать. Так тебя я люблю, что из рук твоих чашу любую Я приму, пусть мне яд суждено в том напитке принять. Я от горя в молчанье горю. Ты об этом не знаешь! Ты не видишь: слеза на глазах моих блещет опять! Ты ведь знал, Саади: твое сердце ограблено будет… Как набегу разбоя грозящего противостать? Но надежда мне брезжит теперь, что придет исцеленье. Ночь уходит, глухая зима удаляется вспять.

Коль с лица покров летучий ты откинешь, моя луна, Красотою твоею будет слава солнца посрамлена. Сбить с пути аскета могут эти пламенные глаза, А от глаз моих давно уж отогнали отраду сна. И давно бразды рассудка уронила моя рука. Я безумен. Мне святыня прежней истины не видна. Но Меджнуна не избавит от мучений встреча с Лейли, Изнуренному водянкой чаша полная не полна. Тот не искренний влюбленный, кто не выпьет из милых рук Чашу огненного яда вместо искристого вина. Как жалка судьба лишенных человечности и любви! Ведь любовь и человечность — неразрывная суть одна. Принеси огня скорее и собрание озари! А с пустых руин налога не потребует и казна. Люди пьют вино надежды, но надежд они лишены. Я не пью, душа любовью к ней навеки опьянена. Саади в себе не волен, он захлестнут петлей любви, Сбит стрелой, чьим жалом ярость Афросьяба сокрушена. Встань, пойдем! Если ноша тебя утомила — Пособит тебе наша надежная сила. Не сидится на месте и нам без тебя, Наше сердце в себе твою волю вместило. Ты теперь сам с собой в поединок вступай! — Наше войско давно уж оружье сложило. Ведь судилище верных досель никому Опьянение в грех и вину не вменило. Идол мира мне преданности не явил, — И раскаянье душу мою посетило. Саади, кипариса верхушки достичь — Ты ведь знал — самой длинной руки б не хватило!	В дни пиров та красавица сердце мое привлекла, Кравчий, дай нам вина, чтобы песню она завела. В ночь на пиршестве мудрых ты нас красотой озарила. Тише! Чтобы кутилы не знали, за кем ты ушла! Ты вчера пировала. Все видят — глаза твои томны. Я от всех утаю, что со мною вино ты пила. Ты красива лицом, голос твой мое сердце чарует, Хорошо, что судьба тебе голос волшебный дала. Взгляд турчанки — стрела, брови темные выгнуты луком. Боже мой! Но откуда у ней эти лук и стрела? Я — плененный орел, я сижу в этой клетке железной. Дверцу клетки открой. И свои распахну я крыла! Саади! Был проворен в полете, а в сети попался; Кто же, кроме тебя, мог поймать его, словно орла? * * * О утренний ветер, когда долетишь до Шираза, Друзьям передай этот свиток рыдающих строк. Шепни им, что я одинок, что я гибну в изгнанье, Как рыба, прибоем извергнутая на песок. * * * Если в рай после смерти меня поведут без тебя, — Я закрою глаза, чтобы светлого рая не видеть. Ведь в раю без тебя мне придется сгорать, как в аду, Нет, аллах не захочет меня так жестоко обидеть! * * * Спросил я: «В чем вина моя, что ты не смотришь на меня? Куда ушла твоя любовь и ласковость минувших лет?». Она мне: «В зеркало взгляни, увидишь сам — ты сед и стар. Тебе не свадебный наряд, а траурный приличен цвет».

Кто предан владыке — нарушит ли повиновенье? И мяч пред чоуганом окажет ли сопротивленье? Из лука бровей кипарис мой пускает стрелу, Но верный от этой стрелы не отпрянет в смятенье. Возьми мою руку! Беспомощен я пред тобой, Обвей мою шею руками, полна сожаленья! О, если бы тайны завеса открылась на миг — Сады красоты увидал бы весь мир в восхищенье… Все смертные пламенным взглядом твоим сражены, И общего больше не слышно теперь осужденья. Но той красоты, что я вижу в лице у тебя, Не видит никто. В ней надежда и свет откровенья. Сказал я врачу о беде моей. Врач отвечал: «К устам ее нежным устами прильни на мгновенье». Я молвил ему, что, наверно, от горя умру, Что мне недоступно лекарство и нет исцеленья. Разумные по наковальне не бьют кулаком, А я обезумел. Ты — солнце. А я? — буду тенью! Но тверд Саади, не боится укоров людских, — Ведь капля дождя не боится морского волненья, Кто истине предан, тот голову сложит в бою! Лежит перед верным широкое поле сраженья. Тяжесть печали сердце мое томит, Пламя разлуки в сердце моем кипит. Розы и гиацинты мне не забыть, В памяти вечно смоль твоих кос блестит. Яда мне горше стал без тебя шербет, Дух мой надежда встречи с тобой живит. На изголовье слезы я лью в ночи, Днем — ожиданье в сердце моем горит. Сотнею кубков пусть упоят меня, В чаши отравы разлука их превратит. Предан печалям, как палачам, Саади! Не измени мне, иль пусть я буду убит! * * * Красавица и в рубище убогом, И в бедности всех будет затмевать. А той — уродине в парче и злате — Покойников пристало обмывать. * * * Эй, пустомеля и болтун, как о любви ты смеешь петь? Ведь стройно ты за жизнь свою десятка бейтов не связал! Смотри, как в помыслах высок владыка слова Саади, — Он пел любовь, одну любовь — земных владык не восхвалял. * * * Я хочу в уединенье до рассвета быть с тобой. В неизвестности и тайне от врагов и от друзей… За грехи да будет кара! Почему же за любовь Вкруг меня все гуще злоба и гоненья все сильней?	О, если бы мне опять удалось увидеть тебя ценой любой, На все времена до Судного дня я был бы доволен своей судьбой! Но вьюк с моего верблюда упал… В туманную даль ушел караван. Я брошен толпой вероломных друзей, что заняты были только собой. Когда чужестранец в беду попадет, ему и чужой сострадает народ. Друзья же обидели друга в пути, покинув его в пустыне глухой. Надеюсь я — долгие дни пройдут, раскаянье тронет души друзей. Я верю — придут они, друга найдут, измученные своею нуждой. Ведь воля — о муж, — это воля твоя! Захочешь — воюй, захочешь — мирись. Я волю свою давно зачеркнул — иду за тобой безвестной тропой. А кто на чужбине осла завязил в трясине и сам свалился без сил, Ты молви ему, что в сладостном сне увидит он край покинутый свой. Ты счастья, ты радости ищешь себе. На образ красавицы этой взгляни! А если взглянул — с отрадой простись, навеки забудь свой сон и покой. Огнепоклонник, и христианин, и мусульманин — по вере своей, — Молитвы возносят, но только мы, о пери, твоей пленены красотой! Я прахом у ног ее пасть захотел. «Помедли! — она промолвила мне, — Я не хочу, чтоб лежал ты в пыли и мучился вновь моей виной!» Я гурию-деву увидел вчера, которая в сборище шумном друзей Сказала возлюбленному своему, поникшему горестно головой: «Желанья ты хочешь свои утолить? Ты больше ко встрече со мной не стремись! Иль вовсе от воли своей откажись, тогда насладишься любовью со мной». Коль сердце печаль свою в тайне хранит, то, кровью оно истекая, горит. Не бойся предстать пред глазами врагов открыто, с израненною душой. Пусть море мучений клокочет в тебе, но ты никому не жалуйся, друг, Пока утешителя своего не встретишь ты здесь — на дороге земной. О стройный, высокий мой кипарис, раскрой окрыленные веки свои, Чтоб тайны покров над скорбью моей я снял пред тобой своею рукой! Друзья говорят: «Саади! Почему ты так безрассудно любви предался? Унизил ты гордость и славу свою пред этой невежественной толпой». Мы в бедности, мы в униженье, друзья, и гордость, и славу свою утвердим! Но каждый из нас — по воле своей — пусть выберет сам тот путь иль иной.
Саади — Не беги, не пренебрегай Не беги, не пренебрегай, луноликая, мной! Кто убил без вины — отягчил свою душу виной. Ты вчера мне явилась во сне, ты любила меня, Этот сон мне дороже и выше всей яви земной. Мои веки в слезах, а душа пылает огнем, В чистых водах — во сне я, а днем — в беде огневой. Слыша стук у дверей моих, думаю: это она. Так мираж умирающих манит обманной водой. Для стрелы твоей цель хороша — дервиша душа, Кровь его на ногтях твоих рдеет багряною хной. Твоя речь, как река, в беспредельность уносит сердца. Что же соль ты на раны мне сыплешь беспечной рукой? Ты прекрасна, и роскошь одежды лишь портит тебя. Кисея на лице, словно туча над ясной луной. Эту за ухом нежную впадинку ты позабудь, Ты приникни к поле, пропитай ее красной росой. Да, тюрчанка соблазна полна со свечою в руке, В сладком уединенье с тобой, с головою хмельной, Ты бы вешнего солнца затмила сиянье и блеск, Если б солнечный лик не скрывала густой кисеей. Саади, если хочешь, как чанг, быть в объятьях ее, — Претерпи эту боль, чтобы струн своих выверить строй.	Саади — До рассвета на веки мои До рассвета на веки мои не слетает сон. О, пойми, о услышь, ты — чей временем взгляд усыплен. Ты — с натянутым луком, обетам ты неверна, Разве это клятва аскетов, чье слово закон? Без тебя мое тело колючки пустыни язвят, Хоть лежу я на беличьих шкурах, в шелка облачен. Как к михрабу глаза правоверных обращены, Так мой взгляд на тебя обращен, лишь в тебя я влюблен. Сам по собственной воле жертвою страсти я стал. Стариком в этой школе подростков попал я в полон. Смертным ядом, из розовой чаши ладоней твоих, Я, как сладким гулабом, как чистым вином, упоен. Я — безумец. Близ кельи красавиц кружусь я всю ночь. Мне привратник с мечом и копьем его жалким смешон. Нет, никто и ничто Саади не властно убить, Но разлукой с любимой высокий дух сокрушен.
«Если б ты захотел, то забыл бы ее», — мне сказали. «Ваша правда, но я не хочу, — я ответил в печали. — Да и как мне хотеть, если сердце мучительно бьется, А привязано к ней, как ведерко к веревке колодца, И в груди моей страсть укрепилась так твердо и прочно, Что не знаю, чья власть уничтожить ее правомочна. О, зачем же на сердце мое ты обрушил упреки, — Горе мне от упреков твоих, собеседник жестокий!» Ты спросил: «Кто она? Иль живет она в крае безвестном?». Я ответил: «Заря, чья обитель — на своде небесном». Мне сказали: «Пойми, что влюбиться в зарю — безрассудно». Я ответил: «Таков мой удел, оттого мне и трудно, Так решила судьба, а судьбе ведь никто не прикажет: Если с кем-нибудь свяжет она, то сама и развяжет».	Клянусь Аллахом, я настойчив, — ты мне сказать должна: За что меня ты разлюбила и в чем моя вина? Клянусь Аллахом, я не знаю, любовь к тебе храня, — Как быть с тобою? Почему ты покинула меня? Как быть? Порвать с тобой? Но лучше я умер бы давно! Иль чашу горькую испить мне из рук твоих дано? В безлюдной провести пустыне остаток жалких дней? Всем о любви своей поведать или забыть о ней? Что делать, Лейла, посоветуй: кричать иль ждать наград? Но терпеливого бросают, болтливого — бранят. Пусть будет здесь моя могила, твоя — в другом краю, Но если после смерти вспомнит твоя душа — мою, Желала б на моей могиле моя душа — сова Услышать из далекой дали твоей совы слова, И если б запретил я плакать моим глазам сейчас, То все же слез поток кровавый струился бы из глаз.

Один падишах, хоть и славно царил,
Из ткани прокладочной платье носил,
«Счастливый владыка, - сказали ему, -
Парчовое платье не шьешь – почему?»
Ответил: «довольно прикрыт я и так,
А платья другие – роскошества знак.
Ужель для того собираю налог,
Чтоб, сидя на троне, роскошничать мог?
Надевши, как жены, роскошный убор,
Как дам я врагу надлежащий отпор?
Быть может, и прихоть во мне не одна.
Да разве за тем существует казна?
Казна не затем, чтоб мой двор мог сиять –
Казна для того, чтоб крепка была рать.
Коль воины будут бедны, голодны,
Не станут блюсти безопасность страны,
Налог, десятину, затем мы берем,
Чтоб враг завладел земледельца ослом?
Царь подати тащит, противник – осла.
Ну как процветут государства дела?»
Бесчестно тех грабить, кто смирен и прост –
Так тащит зерно у мурашика дрозд.
Твой подданый – древо: взлелей и вспои –
Плоды соберешь ты в сушильни свои.
Из почвы его вырывать не моги.
Ведь только глупцы для себя, как враги.
Кто с подданым не был жесток и суров.
Тот счастия вкусит прекрасных плодов.
А подданый если тобой разорен,
Страшись, коль ко господу взмолится он.

Саади

Десять человек могут поесть за одной скатертью, а две собаки не могут поладить у одного трупа. Жадный человек не насытиться целым миром, а человек нетребовательный сыт одним хлебцем.

Отец мой, уходя из мира этого,
Сказал слова последнего совета:
«Страсть – это пламя, будь же в стороне,
Чтоб в адском не сгореть тебе огне…
Ты пламени того не стерпишь жженья,
Так погоси его водой терпенья!»

Гулистан

Два человека бесплодно трудились и без пользы старались: тот кто копил богатство и не пользовался им, и тот, кто учился наукам, но не применял их.

Для невежды нет ничего лучше молчания; но если бы он знал, что для него лучше всего, не был бы он невеждой.

Достаточное количество пищи - тебя держит. Излишек же придётся носить твоим ногам.

Думать, что бессильный враг не может вредить, - это думать, что искра не может произвести пожара.

Если драгоценный камень попадает в грязь, он остается драгоценностью. Если пыль подымается к небу, она остается пылью.

Если мудрец попадает к глупцам, не должен он ждать от них почета, а если глупец болтовней своей победит мудреца, то нет в этом ничего удивительного, ибо камнем можно расколоть алмаз.

Если мудрецу среди невоспитанных людей не удастся сказать слово, не удивляйся: звук лютни не слышен во время грохота барабанов, а аромат амбры пропадает от вони чеснока.

Знать меру следует во всем и везде.
Знать меру надо в дружбе и вражде.

И добрые, и злые - все умрут
Так лучше пусть добром нас помянут.