История о том, как сын Чингисхана отправился на войну
1221 год. Весна. За Джейхуном (Амударья) монгольские войска делятся надвое. Основную массу Чингиз уводит на Восток, сохраняя силы для решающей битвы.
Младший сын Толуй уходит на Запад с горсткой людей. Рассчитывая на них, как губитель соломы рассчитывает на искру.
Толуев рейд проливает свет на численность монгольского войска на весну 1221 года. К тому моменту Бухара с Самаркандом пали, Гургандж падал, хорезмшах почивал в земле, а его мятежный сын собирал бесчисленные рати для отмщения.
Сил у Чингисхана оставалось немного и вся кампания висла на волоске. Будь в мусульманах больше согласия, и поход к Последнему морю имел все шансы завершиться в верховьях Джейхуна. Но! Имея все, хорезмийцы потеряли братолюбие. Чингиз же владея немногим, держал его крепко.
Держались друг друга и сами монголы, что сделало их плугом, перепахавшим Евразию на семь столетий вперед.
Итак. Уходя на Восток, Чингисхан:
отобрал людей соразмерно их числу, и от каждого десятка он назначил одного сопровождать Толи
На Запад царевич отправился не захватывать, но опустошать, лишая противника оперативной базы. Любой вождь мусульман получал здесь неограниченные резервы дальнейшей войны. Потому их требовалось подточить так, чтобы не только Чингисхан, но и его внуки не знали угроз.
Поставленную задачу Толуй решил кардинально, и навсегда.
Удивителен не столько результат (достигнутый малым числом) сколько принцип комплектования. Чингисхан в считанные часы сформировал сводное подразделение, приспособленное к любой обстановке. Что-то подобное (латая фронтовые дыры) попытается проворачивать вермахт, но тщетно.
У Чингиза (с сыном) все получилось.
Монгольский хан не был искушен в принципах финансирования предприятий с высокой степенью риска. Он и слов таких не знал.
Это не помешало с филигранной точностью выделить десять процентов войска (большим умудренный инвестор, не рискнет никогда), создав оперативный резерв без ущерба количеству (и качеству) основных подразделений.
Тот же автор (Джувейни) упоминает численность войск, подошедших с Толуем к Мерву
Именно в это время Чингис-хан послал Толи завоевывать страны Хорезма с отважными воинами и боевыми львами, и захватывая пленных в покоренных землях, которые лежали у них на пути, таких как Абивард, Сарахс и другие, они собрали войско из 7.000 бойцов
Изначальная рать Толуя говорит, что едва - ли Чингисхан располагал силами больше 7-ми туменов. Война есть война, и (даже успешная) сжигает людей как хворост. Количество добровольных помощников составило около 10-ти тысяч, увеличившее войско Царевича до 17-ти тысяч.
Этой горстке противостояли бесчисленные рати туркмен, и огромный Мерв. Древний, великий город. Столица канувшей в лету державы сельджуков. Здесь не смолкал базар, не затухали жаровни, и благоденствовал миллион человек.
ступая Багдаду в значении, Мерв обладал сходной численностью населения. Центр благоденствия и средоточие (разума!) он посматривал на другие города с добродушной снисходительностью. Как поживший человек на потуги юнцов, как старый сом на пронырливых щук.
Или как признанный поэт на строчки юных, проникнутые не прожитым, но прочитанным. Так бывает, пока жизнь не сведет стихотворца с людьми, которые стихов не читают.
Война за рваный халат
Не спасется город стеной, и человек равнодушием.
В Хорасане, Чингиз с Толуем могли угодить в старую ловушку мусульманских царей. Все они (от халифов до султанов) сшивали халат разорванный на тысячи лоскутов, где прежде чем пришить кусок, его требовалось вырвать у соперника.
Так было несколько столетий до монголов. Так будет и после них, пока европейцы не приберут к рукам все. Когда же они истощатся внутренней хворью (безбожием) все (постепенно) вернется на круги своя.
Веками исламские властителям бились за обрывки, выхватывая друг у друга разноцветные лоскуты. Арабы и сельджуки, гуриды и хорезмшахи, отчаянно кидались на Мерв и Нишапур, Газни и Герат. Едва кому-то удавалось сшить халат, он тут же терял все (вместе с головой), оставляя задачу наследникам.
Дошло до того, что города уже не обращали внимания на ведущиеся за себя войны. В беседах горожан им (войнам) место уделялось после похвалы трапезы и гаданиях о дожде. Пятничная хутба возвещала победы того или иного султана и... на этом все. Ни его самого (ни о нем) не знали, и знать не хотели. Так бы шло и дальше, но пришли монголы, увидевшие то, что другие старались не замечать.
Беспрерывные войны измочалили ткань извне. Изнутри ее разъела зависть и равнодушие (свойство, зависть от себя и других скрывающее). В зияющие дыры ринулись кочевники.
Чингисхан не собирался растрачивать жизнь штурмуя крепости, отпадающие сразу едва завоеватель ушел. Искушенный степными баталиями ум, решил по другому.
Рваный халат и лучше сжечь чем шить. На себя не надеть, так хоть других не согреет.
А греть было чем. Земли текли молоком и медом, круглощекие женщины разговаривали с мужчинами бойко, и ежегодно рожали богатырей. Что им вшивый Чингиз с недокормленной ратью.
И что они ему?
Простившись с товарищами, Толуево воинство покатилось на Запад. В конном строю не было случайных людей и забытых подков. Каждый знал место в десятке и долю с добычи.
Впереди шел молодцеватый всадник на смоляном жеребце. Покрытый черной пластинчатой броней, он не мигая смотрел за горизонт, где ширилась страна, которую ему предстояло сжечь.
Ни один из сыновей Чингисхана не причинит столько горя земле, и никто не породит столь кровожадных внуков
Покрывающий ближнего
Безопаснее сунуться в костер, чем в чужую душу
Первым заняли городок Анхунд, взятый быстрее придорожной ветоши. Жители не оказали сопротивления и, пополнив войска желающими пограбить соседей, Толуй свернул на юг к Сарахсу.
Крупный город славился правосудием благодаря местному кади. Суховатому мужчине лет шестидесяти с небольшой бородкой и проникновенным взором. К этому человеку шли все, а он никому не отказывал в разбирательстве или в беседе.
Говоря по сердцу, ходили к нему не столько за правосудием, сколько за утешением и советом. Между судьями такие встречаются редко. И зря! Ибо какого правосудия ожидать от не способного посоветовать, и не умеющего утешить.
Завидно терпеливый, кади Сарахса внимал каждому, не срываясь даже когда приходилось слушать откровения угнетенных (женщин!). Они к нему бегали жаловаться на мужей, которым родили детей, а теперь приходится варить похлебку.
В таких случаях благодетельный муж кивал, интересуясь в каком районе живет угнетенная. Узнав, он вдруг припоминал, что где-то там некий мужчина подыскивал вторую. Не успевал кади договорить как угнетенную уносило прочь, а похлебка становилась по-особенному навариста, и тонка.
Однажды к судье заявился человек, потерявшийся в жизни. Злой рок кидал его из стороны в сторону, не давая зацепиться за место или занятие. Мир отвергал и где-бы несчастный ни появлялся, вскоре с ним ссорились, намекая на нежелательность присутствие.
Боль от столкновения с жизнью затемнила взор, заставляя корябать стены. Человек же был необычен, сознавая что рожден для дел великих, и славных. Но к сожалению, создав его исключительным, Бог не успел (не сумел?) подобрать достойных помощников для свершения. Люди попавшиеся на дорогах жизни оказались самовлюбленными лжецами и ничтожествами. Все до одного.
Надломившись их вероломствами, теперь он не знает как жить. Приходится терпеть содержание родителями нынешней жены. Терпеть их самих, а это те еще "люди". Терпеть жену и нескольких предыдущих женщин, чья похотливость лишила их права называться женщинами.
Как выжить!
Взмолился человек. Судья поднял глаза
Скажи. Ведь в детстве, мать не стеснялась твоего присутствия, тебя отпускали гулять с сестрами, и отчитывали посторонние?
Распахнув глаза, человек съежился как скомканная бумага и долго-долго рыдал. Изуродованная душа выворачивалась наизнанку, а кади все поглаживал просителя как несмышленое дитя. Таковым он был сейчас, не переставая быть никогда.
Увы! Но душ погубленных дьяволом меньше, чем душ погубленных матерями (что не отменяет обязанности почитать родителей).
Уходя проситель смотрел на кади восторженными глазами, целовал руки, клялся посвятить остаток жизни ему, и добрым делам. Судья улыбался, а едва захлопнулась дверь, произнес
Нет. Ты меня убьешь, и убьешь жестоко.
Была в его словах непрошенная снисходительность скрывающейся тоски, что так любит казаться себе (и другим) улыбчивой и простой.
Через день-два, проситель застыдился пролитых слез, удивляясь как это он открылся этому… обычному в общем-то человеку. С какой стати, старик переложил свои страдания на него? Потускневший образ кади зловеще заиграл в блеске адского пламени. Все стало ясно.
Еще один! Очередной посланник злобного мира. Больное существо, присосавшееся к доброй душе. И приведется же уродиться праведнику в этом проклятом месте. Мало-помалу судья затмил других обидчиков (а их было много!). С теми он тоже еще посчитается. Но с этим в первую очередь.
Когда в город заявились монголы (Джебэ) кади принял от них деревянную пайцзу. Потом за это
Жители Сарахса отомстили своему кади [с такой жестокостью], которой не знали ислам или религия и перешли все границы в унижении и поношении [других мусульман]
Так бывает с теми кто спасает других, вместо того чтобы заниматься своими делами, и прикасается к чужим демонам не разобравшись в своих.
Они высасывали его как клещи, а он зачем-то шарился по их душам.
Едва кровь кади успела высохнуть, в Сарахс ворвались монголы Толуя, расправившиеся уже с теми, кто (ранее) терзал их сторонников. К захватчикам открыто присоединилось множество мусульман.
В расправах (над своими) особенно усердствовал проситель, поведавший монголам обо всех кто утаил богатство, и на кого он ранее затаил обиду. Это были одни и те же люди. Собственная жизнь с приходом завоевателей расцвела как весенняя зелень.
Казалось блаженное время (для которого он рожден) наконец наступило, освободив от ненавистных обязанностей и докучливой опеки родителей жены. Человек простил даже Бога. Он хотя и дулся на Него за медлительность, но чувствуя себя в начале (славных дел) соглашался с ним, что терпение было необходимо.
В дороге проситель (назначенный конюхом в один из десятков) пожаловался монгольскому командиру на грубость товарища. А еще рассказал о чем другие говорят у костра.
Прищурившись, монгол ударил его по лицу, как бьют недоразумение прикинувшееся человеком. Потом просителя продали в носильщики за пару медных монет. Где-то там он и сгинул.
Армия Толуя приступила к Мерву