История о том, как Сталин разрешил Бобожону Гафурову совершить хадж

«Есть логика намерений, а есть логика обстоятельств», - такие слова приписывают почитатели Сталина своему кумиру. Руководствуясь этим немудреным житейским правилом, коммунистические правители СССР, когда им было это выгодно, отступали от декларируемой перед массами политики атеизма.

Одной из ярких иллюстраций этому служит поездка советского государственного и партийного деятеля Бабаджана Гафурова в Мекку для совершения хаджа в 1974 году. В сталинские времена Гафуров занимал должность Первого секретаря ЦК компартии Таджикистана, а затем директора одного из главных советских мозговых трестов - Института Востоковедения. Не менее удивительно, что саудовские власти приняли в стране, хотя между СССР и королевством не было тогда дипломатических отношений.

khadzh

Однако, если разбираться в хитросплетении политики, которая, как известно, является «искусством возможного», то становится понятно, что стояло за этим визитом и как это вписывалось в ближневосточную политику Советского Союза. После окончания Октябрьской войны 1973 года и поворота ведущей тогда страны арабского мира – Египта к Западу у СССР не осталось надежных контрагентов в арабском мире. В то же время Саудовская Аравия успешно использовала в своей внешней политике палестинскую проблему, пытаясь консолидировать арабский мир под эгидой ее успешного решения.

СССР, поддерживавший Организацию Освобождения Палестины, с пристальным вниманием следил за этими усилиями, тем более, что, ставка на Каир в этом плане оказалась провальной. Египет не только не смог при поддержке СССР разгромить Израиль, но и сам потерял в ходе нескольких войн территорию Синайского полуострова, а затем окончательно отвернулся от Советского Союза.

Усилия Саудовской Аравии, в том числе и направление значительной финансовой помощи на «палестинское дело», которой не мог в свою очередь предоставить СССР, и создание по ее инициативе Организации исламской конференции в 1969 году не могли не заставить советское руководство задуматься о дальнейших действиях на ближневосточном направлении.

С конца 30-х годов, с момента прекращения дипломатических отношений с Саудией эта страна представляла для советского руководства своеобразный «черный ящик», и никто в Международном отделе ЦК КПСС ясно не представлял себе, что там творится.

С одной стороны, от саудовского руководства исходили определенные сигналы о готовности наладить полноценные отношения. Ко всему прочему росли и объемы внешней торговли со странами социализма. Король Абдул Азиз заявлял об «отсутствии в Саудовской Аравии антирусских настроений» и слал поздравительные телеграммы в связи с очередной годовщиной Октябрьской революции. С другой - советские партийные круги оценивали официально правящий режим в королевстве как «реакционно-теократический» и оказывали поддержку промарксистским правителям в южном Йемене и левым повстанцам в Омане, не говоря уже о «прогрессивных силах» по всему арабскому миру, что не могло не нервировать саудовский правящий класс, усматривавший в этом непосредственную угрозу своей власти.

В этой обстановке ЦК КПСС положительно оценили инициативу Гафурова о посещении им мусульманских святынь Мекки и Медины во время хаджа с целью изучения внутриполитической ситуации в королевстве. Примечательно, что в немногочисленных русскоязычных исследованиях о российско-саудовских отношениях этому визиту не только не дается какая-либо оценка, но он даже не упоминается.

Необходимо упомянут и о том, что Гафуров к тому времени из высокопоставленного советского партийного лидера переквалифицировался в академики. В 1956 году партия назначила его на пост директора Института Востоковедения Академии наук СССР. Это как раз объяснялось возрастающей ролью Ближнего Востока в советской внешней политике. Партийная правящая верхушка нуждалась в квалифицированных экспертах по всему спектру ближневосточных дел, начиная от языков и кончая традициями и обычаями, населявших его народов.

К 1956 году Институт Востоковедения находился в «разобранном состоянии». Почтенные ученые-востоковеды интриговали и писали друг на друга доносы, упрекая в том, что тот или иной ученый муж «вышел за рамки марксистско-ленинской теории». Это было ни чем иным, как банальным сведением счетов с оппонентами.Полезная с точки зрения партии работа Института была парализована.

Бывший сталинский Первый секретарьГафуров, прекрасно знавший всю природу доносительства, смог решительно пресечь фактический интеллигентский саботаж и выстроить работу Института так, что он в скором времени превратился в «мозговой центр», в котором принимались все решения относительно ближневосточной политики СССР. Гафуров, не колеблясь, принимал в Институт «политически неблагонадёжных», но талантливых ученых, впрочем, фактически ставя перед ними одно обязательное условие – неучастие в политических акциях, противоречащих официальной политике партии и правительства. С теми, кто нарушал это условие, он расставался быстро и решительно. В итоге при Гафурове впервые была создана особая лингвистическая структура— Отдел языков, начались поездки советских востоковедов в исследуемые страны, было создано Издательство восточной литературы.

Неординарная поездка Гафурова в хадж разными людьми преподносится по-разному. Одни считают, что таким образом он продемонстрировал свой отход от атеизма и приход к исламу, а рассуждения о политических целях визита в Саудовскую Аравию - изящным политическим «финтом» многоопытного политика. Как бы подтверждением того могут служить слова покойного советского востоковеда И.М. Дьяконова, работавшего долгие годы в Институте Востоковедения: «Вернувшись в Москву, он [Гафуров] созвал ближайших людей в свой кабинет в Институте и сказал приблизительно так:

—Что я был первым секретарем ЦК компартии Таджикистана — это чепуха. Что я был членом ЦК КПСС — чепуха. Что я был академиком — это тоже чепуха. А вот что я хаджи — это в моем кишлаке оценят.— И уехал на родину умирать». (Дьяконов И. М.Книга воспоминаний.)

Другие считают, что это все-таки был, прежде всего, политический акт: «…В 1974г. много шума наделала неожиданная поездка Бободжана Гафуровича в Мекку. Сейчас в Таджикистане уверены, что он к концу жизни преодолел в себе атеизм и оценил свет истинной веры. Но представляется, что и здесь он, прежде всего, был политиком, ощущавшим себя представителем своей страны. По его мнению, такой поступок мог создать хорошее впечатление о нас в Саудовской Аравии и во всем мусульманском мире». (Алпатов В. М.Языковеды, востоковеды, историки.— М.: Языки славянских культур, 2012). В этом случае невольно напрашиваются параллели с голландским востоковедом Христианом Снук-Хюргронье, который в интересах правительства своей страны предпринял поездку в Мекку, выдавая себя за араба, совершавшего хадж.

В любом случае, в заслугу Гафурову все без исключения представители советско-российского востоковедения ставят факт превращения Института Востоковедения в эффективное научное заведение, которое оказывало и продолжает оказывать огромное влияние на развитие востоковедения и решение политических вопросов, касающихся проведения эффективной политике на Востоке. А Восток, как известно – «дело тонкое».