История исламской философии

Беруни

X и XI столетия были золотым веком математики и естественных наук в исламском мире. Одной из наиболее ярких фигур этого золотого века был Абу Рейхан Мухаммед ибн Ахмед Бируни. Его труды по истории, хронологии, математике, астрономии, сравнительному религиоведению пользовались большим авторитетом как на Востоке, так и на Западе. Он был выходцем из т.н. "внешнего Ирана". Бируни родился в 973 г. в Хорезме, где и провел первую половину жизни, занимаясь изучением разных наук, прежде всего математики, которую ему преподавал Абу Наср аль-Мансур. Позже странствия привели его в Гурган. После завоевания Хорезма Махмудом Газневи Бируни перешел к нему на службу. Бируни сопровождал Махмуда во время его завоевательного похода в Индию 1 Позже он вернулся в Газну, где и провел остаток своей жизни. Умер Абу Рейхан в 1030г.

Единственным, если конечно так позволено выразиться, положительным итогом кровавого завоевания Индии Махмудом было появление шедевра Бируни. Его большой книге об Индии не было равных в исламском мире. Все, кто позднее писали об индийской религии и философии использовали ее как ценный источник. В этом произведении автор констатирует единодушие между философией Платона и Пифагора, индийской мудростью и некоторыми концепциями суфизма.

Произведением колоссальной значимости можно назвать и "Летоисчисление древних народов", уникальную в своем роде книгу. Среди работ Бируни также огромный трактат по математике и астрономии, написанный частью на арабском, частью на персидском языках и завершенный им к концу жизни. На протяжении веков эта книга служила учебником для математиков. Его Китаб аль-джамахир является первым трактатом по минералогии, написанным по-арабски. В нем Бируни проделал большую работу, обобщив минералогические сведения Греции, Индии, Ирана и исламского мира. Книга Китаб аль-Тахдид посвящена географии. Монументальный труд Канун аль-Масуди имел для космографии и хронологии то же значение, что и Канун Авиценны для медицины, и не приобрел в западном мире той же известности лишь потому, что не был переведен на латынь. Нужно также упомянуть трактат по фармакологии Китаб аль-Сайдала и работу, представляющую собой обмен мнениями с Авиценной по натурфилософии перипатетиков. Утрачены, к сожалению, многие другие его произведения, среди которых несколько философских трактатов.

Переписка с Авиценной свидетельствует о том, что Бируни был не только основателем геодезии, глубоким математиком и астрономом, географом и лингвистом, но и философом. В натурфилософии он был склонен к наблюдениям и выводам, приведшим его к несогласию со многими тезисами философии Аристотеля и взятию под защиту некоторых положений философии Разеса. Бируни попытался составить каталог произведений Разеса, восхищаясь его натурфилософской доктриной, но при этом не соглашаясь с религиозными взглядами.

Следствием многих естественнонаучных наблюдений Бируни явилась его философия истории. Поняв характер многих ископаемых и осадочных горных пород, он пришел к выводу о значительных катаклизмах, имевших место в предыдущие эпохи, осушивших моря и озера и воздвигших горные хребты на месте равнин. Экстраполируя это наблюдение на уровень человеческой истории, он пришел к ее делению на периоды, аналогичные югам 2 индийской философии. Он был убежден в том, что к концу каждого такого периода условия существования человечества ухудшаются, оно погружается в материализм и моральное разложение до тех пор, пока великий катаклизм не разрушит цивилизацию и Бог не пошлет нового пророка для того, чтобы открыть новый исторический цикл. Существует глубокое соответствие между этой концепцией и историософским учением исмаилитов.

Махмуд Газневи (ум. в 1029 г.) султан Газны, основатель династии Газневидов, талантливый полководец. Сын гуляма (тюркского воина-раба) Себук-тегина, захватившего в 994 г. Хорасан. В 996 г. совершил первый поход в Индию. В 1004-1010 гг. совершил еще три вторжения в Пенджаб. Завоевание северо-западной Индии Махмудом сопровождалось невероятными жестокостями, массовым геноцидом немусульман и разграблением индийских городов. В 1008 г. Махмуд разгромил тюрков-караханидов, вторгшихся в Хорасан. В 1011 г. покорил Гур. В 1017 г. покорил Хорезм. В 1029 г. умер в походе на запад (имел намерение захватить удельные владения князей-Буидов и Багдад, став властелином всего исламского мира).
Столицей своих владений Махмуд сделал Газну - небольшую и ничем не примечательную крепость в Афганистане. Несмотря на жестокий и властолюбивый характер, первый Газневид покровительствовал наукам и искусствам. В Газне в это время, кроме Бируни, жили и творили историки Утби и Абу'ль Фазл Бейхаки, поэты Унсури и Фаррухи, молодой Насир-и Хосров.

Юга - мировой период. Согласно циклической доктрине индуизма большой цикл развития человечества (Манвантара) проходит через ряд этапов (юг). Развитие Манвантары происходит по нисходящей от состояния полноты и света к состоянию помрачения, оскудения, раздоров, падения и гибели человечества. Даже длительность юг постепенно уменьшается. Крита-Юга длится 25920 лет, Трета-Юга - 19440 лет, Двапара-Юга - 12960 лет, Кали-Юга - 6480 лет.

Авиценна и авиценнизм

Абу Али Хуссейн ибн Абдалла Ибн Сина родился в селении Афшина неподалеку от Бухары в месяце сафар 370 г.х./ августе 980 г. (в процессе перевода на латынь в XII в. испанское произношение его имени "Абен" или "Авен Сина" трансформировалось в Авиценну, под этим именем он и стал известен на Западе). Его отец был крупным чиновником в правительстве Саманидов. Благодаря автобиографии Авиценны, дополненной его преданным учеником Джузджани, нам известны наиболее важные вехи его жизни.

В детстве он был не по годам развитым ребенком. Ибн Сина получил энциклопедическое образование, включавшее в себя изучение грамматики и геометрии, физики и медицины, юриспруденции и богословия. Авиценна столь рано завоевал репутацию отличного врача, что в возрасте 17 лет был приглашен саманидским принцем Нухом ибн Мансуром стать его придворным медиком. При изучении "Метафизики" Аристотеля он столкнулся со значительными трудностями и 40 раз перечитывал это произведение, ничего в нем не понимая. "Шоры упали с его глаз" после прочтения трактата Фараби. Радость этого понимания была с удовольствием зафиксирована им в своем дневнике. К 18 годам он получил знания всех наук, ему лишь осталось их углублять. После смерти отца Ибн Сина путешествовал по Хорасану. Никогда, однако, этот уроженец Трансоксании не переходил границ иранского мира. Вначале он поселился в Гургане (на юго-восточном побережье Каспийского моря), где дружба с принцем Абу Мухаммедом Ширази позволила ему начать преподавание. Здесь Авиценна начал составлять свой медицинский "Канон" (Канун), служивший на Западе в течение нескольких веков, а на Востоке остающийся до нашего времени фундаментом для изучения медицины.

После пребывания в Рее (городе, часто упоминаемом в данной книге, в нескольких километрах от современного Тегерана), где философ находился на службе у королевы-регентши Сайеды и ее юного сына Маджд уд-Давля, Авиценна переехал в Казвин, а затем в Хамадан (на западе Ирана). Вначале хамаданский князь Шамс уд-Давля (его имя переводится как Sol regni, "Солнце царства") предложил ему должность визиря, однако философ столкнулся со значительными трудностями в отношениях с военными и отказался от должности. Когда князь, которого он лечил, во второй раз настойчиво попросил его занять ее, он согласился. Ученик Ибн Сины Джузджани правильно выбрал этот момент и попросил учителя прокомментировать работы Аристотеля. Т.к. день был полностью посвящен политическим делам, для серьёзных занятий оставалась ночь. Джузджани перечитывал и переписывал наброски к физике книги Шифа ("Книга излечения", большое философское произведение), другой ученик переписывал наброски к Кануну (медицина). Это продолжалось допоздна, затем работа прерывалась для небольшого отдыха: во время перерыва они беседовали на свободные темы, выпивали немножко вина, музицировали...

После смерти князя Авиценна начал секретную переписку с исфаханским князем Ала уд-Давля; эта опрометчивость обернулась для него тюремным заключением, во время которого он сочинил первый из своих мистических рассказов, "Рассказ Хайй ибн Якзана". Он сумел освободиться, достиг Исфахана, где стал близким человеком князя и вместе с компанией единомышленников стал вести прежний, изнуряющий образ жизни. 1

В 1030 г., за семь лет до смерти Авиценны, сын Махмуда Газневи Масуд захватил Исфахан. Вещи учителя были разграблены. Исчезла огромная энциклопедия, озаглавленная Китаб аль-Инсаф ("Книга беспристрастных суждений", 28000 вопросов и ответов в двадцати томах), где он проитивопоставлял свою собственную философию, назаванную им "восточной философией" (хикмат машрикийа) произведениям других мыслителей, изобилующим трудностями и неувязками.

От нее остались лишь несколько фрагментов, восстановленных автором. Среди них: часть комментария к "Книге Теологии" псевдо-Аристотеля, комментарий к "Книге ламбда Метафизики", заметки на полях книги "О душе" и тетради, известные под названием "Логика восточных философов". Сопровождая своего князя в походе на Хамадан, Авиценна тяжело заболел и, несмотря на тщательное самолечение, умер в расцвете сил в возрасте 57 лет в 1037 г. вблизи Хамадана. Он ушел в мир иной как благочестивый мусульманин. Во время торжественного празднования тысячелетия со дня его рождения в апреле 1954 г. (с небольшим опозданием, ведь 1370 г.х. соответствовал 1950 г. христианского летисчисления) на его могиле в Хамадане заботами "Национального общества исторических памятников Ирана" был сооружен красивый мавзолей.

Если вдуматься, насколько богата событиями была жизнь Авиценны и сколь много времени он уделял общественным делам, остается только удивляться обширности его творческого наследия. Библиография Яхьи Махдави насчитывает 242 заглавия. Его творчество, оказавшее столь глубокое влияние на средневековый Запад и продолжающее его оказывать на мусульманский Восток, охватывает все поле философии и естественных наук. Авиценна реализовал тип универсального человека Средневековья. Ему принадлежат даже трактат о молитве и комментарии ко многим сурам Корана. Его философия, вытекающая из философии Фараби, завершила и дополнила последнюю также, как творчество Садра Ширази завершило философию его учителя Мир Дамада (Magister tertius).

Не нужно забывать, что Авиценна был современником выдающихся эзотериков-исмаилитов, к которым принадлежали и несколько иранцев (Абу Якуб Седжестани, ум. в 972 г.; Хамид Кермани, ум. в 1017 г., Муайад Ширази, ум. в 1077 г. и др.). Отец и брат Авиценны также исповедовали исмаилизм. Сам он в своей автобиографии упоминает об их усилиях привлечь его к Да'вату. Как и в случае Фараби, существует аналогия между структурой авиценновского универсума и исмаилитской космологией, в то же время нет между ними и полного совпадения. Отказавшись от вступления в исмаилитскую общину, он, судя по тесным отношениям с шиитскими князьями Исфахана и Хамадана, был шиитом-двенадцатиричником.

Совокупность его творчества позволяет нам ощутить всю сложность его души и его учения, из которого латинские схоласты поняли только часть. Наброском доктрины Авиценны является уже Шифа, монументальное произведение, охватывающее логику, физику и метафизику, однако свое завершение она находит в "восточной философии".

Будучи вынужденными ограничиться здесь кратким очерком авиценновской философии, выберем в качестве отправной точки авиценновскую теорию познания, т.к. своем аспекте теории иерархических Интеллектов, она предстает как ангелология, а последняя определяет также космологию и антропологию. Выше уже было сказано, что произведения Фараби постулировали метафизику сущности с присущим ей делением бытия на бытие необходимое само по себе и бытие, определяемое другим бытием. В свою очередь, авиценновский космос не содержит в себе категории возможного. Пока возможное остается в потенции, оно фактически не существует. Если какая-либо возможность актуализуется в бытии, значит, ее существование является необходимым благодаря своей причине. Таким образом, для нее невозможно "не быть". В свою очередь, ее причина обусловлена другой, вышестоящей причиной и т.д.

Отсюда следует необходимость Творения, что плохо согласуется с "ортодоксией", во всяком случае подразумевает ее радикальное изменение. Авиценна говорит не о добровольном акте, совершающемся в предвечности, но о необходимости. Творение, по мнению Ибн Сины, заключается в акте самосознания Божества, помыслившего самого себя. Это самосознание и было Первой Эманацией, Первым Нусом или Первым Интеллектом. Этот первый уникальный результат творческой энергии, тождественной божественной мысли, обеспечивает переход Единого во Множественное, обусловленный принципом: из Одного может рождаться только Одно.

Множественное бытие проистекает из этого Первого Интеллекта, также как и в системе Фараби путем серии актов созерцания, что делает из космологии своего рода феноменологию ангельского сознания. Первый Интеллект созерцает свой Принцип; он созерцает свой принцип как необходимое бытие; он созерцает чистую возможность своего собственного бытия, фиктивно (как бы) выносимого за пределы Принципа. Из этого первого созерцания рождается Второй Интеллект; из второго - Душа, движущая первое Небо (Сферу Сфер); из третьего - эфирное, сверхэлементарное тело первого Неба, рождающееся из нижнего, теневого измерения, измерения не-бытия Первого Интеллекта. Это тройственное созерцание повторяется от Интеллекта к Интеллекту и завершается двойной иерархией: Десяти Интеллектов-херувимов (Карубийун, Ангелы-интеллекты) и небесных Душ (Ангелы небесные), обладающих не чувственными способностями, но Воображением в чистом виде, Воображением, свободным от чувств. Любовь, испытываемая ими к порождающему их Интеллекту, сообщает движение соответствующим Небесам. Космическое круговращение, из которого происходит всякое движение, таким образом, - результат неутоляемого любовного желания. Эту теорию небесных Душ и воображения, свободного от чувства, позже с негодованием отверг Аверроэс. У иранских авиценнистов она, напротив, пышно расцвела. Выше уже было показано, каким образом и почему пророческая гносеология постулировала идею чисто духовного Воображения.

Десятый Интеллект в свою очередь более неспособен порождать следующий Интеллект и следующую Душу. Начиная с него, эманация разветвляется на множество человеческих душ, а теневое измерение порождает подлунную материю. Этот 10-й Интеллект носит название активного Интеллекта (Акль фааль). Из него эманируют наши души. Путем озарения (ишрак) он проецирует идеи или познаваемые формы на души, способные к нему обращаться. Человеческий интеллект неспособен абстрагировать умопостигаемое от чувственного. Всякое знание и всякое припоминание - это озарение, исходящее от Ангела. Человеческий интеллект потенциально также имеет ангелическую природу. Он обладает двойной структурой (практический интеллект и созерцательный интеллект). Эти два "лица" определяются как "ангелы земные". В этом и заключается тайна судьбы душ. Четыре состояния созерцательного интеллекта, соответствующие степеням близости с Ангелом-активным Интеллектом определяются термином "святой интеллект" (акль кудси). Вершина такого состояния - случай пророков.

Все это позволяет констатировать, что в вопросе о Нус поэтикос (Intelligentia agens) Авиценна вслед за Фараби (и исмаилитской космологией) в противоположность Фемистию и Фоме Аквинскому делает выбор в пользу Интеллекта, внешнего по отношению к человеческому разуму и отдельного от него, не отождествляя его, однако, с Богом, как это делали Александр Афродисийский и августинианцы. Фараби и Авиценна сделали из этого Интеллекта существо, являющееся частью Плеромы и исток человеческого существования, что позволяет говорить о гностическом происхождении теорий этих философов. С другой стороны они не могли удовлетвориться аристотелевской идеей души как формы (энтелехии) органического тела 2; эта формообразующая способность, по их мнению, является лишь одной из ее функций, к тому же не главной. Их антропология тяготеет скорее к неоплатонизму.

Все это дает понять, на какой основе реализовался проект "восточной философии". К сожалению от этой "восточной философии" остались лишь эскизы и наброски, о которых мы упомянули выше. Для того чтобы уточнить эту идею, необходимо обратиться к заметкам на полях "Теологии" псевдо-Аристотеля. Из шести упоминаний Авиценны о "восточной философии", пять касаются посмертного существования. Таким образом она направлена на выход за пределы этого мира.

С другой стороны, существует трилогия "Мистических рассказов", в которых Авиценна поверяет нам свой личный мистический опыт. Это случай достаточно редкого философского самопознания и как и в произведениях Сухраварди излагается собственным символическим языком. Темой трех рассказов является путешествие на мистический Восток, которого не отыскать на наших картах. Его идея возникает в гнозисе. "Рассказ Хайй ибн Якзана" (Живого, сына Бодрствующего, ср. с Эгрегорами Книги Еноха) представляет собой приглашение к путешествию в компании с Ангелом озарения. "Рассказ о птице" продолжает это путешествие и открывает цикл схожих произведений, который увенчал великолепный мистический эпос Фарида Аттара (кон. XII в. - нач. XIII в.). Наконец, "Саламан и Абсаль" - два героя рассказа, упомянутого в финальной части "Книги указаний" (Ишарат). Эти символические рассказы не нужно путать с аллегориями. Это не олицетворения теоретических истин, которые можно изложить и по-другому, но персонажи интимной личной драмы, разворачивавшейся в течение всей жизни. Символ - это указание и молчание, он говорит и безмолвствует одновременно. Он не объясняет все всем сразу. Он открывается сознанию каждого в меру способности к его пониманию, являясь шифром собственной трансмутации.

Образ и роль Ангела-активного Интеллекта дает ключ к пониманию последующих судеб авиценнизма. С этим Интеллектом связано заблуждение "латинского авиценнизма". Против него ополчился ортодоксальный монотеизм, почувствовавший, что под водительством этого Ангела философ воспарит вверх за пределы чувственного мира и за пределы установленных догм, потому что непосредственный личный контакт с существом из Плеромы не располагает мыслителя к слепому следованию посюсторонним авторитетам. На Западе авиценнизм получил развитие ценой радикального изменения своего смысла и структуры ("авиценнизированное августинианство" был хорошо проанализировано Этьеном Жильсоном). Определенного положительного результата западный авиценнизм достиг лишь в работах Альберта Великого, его ученика Ульриха Страсбургского и рейнских мистиков.

В христианском мире проникновение аверроизма свело на нет влияние учения Ибн Сины, но на Востоке авиценнизм ожидала совсем другая судьба. С ним не смогли справиться ни аверроизм, ни критика Газали (которой наши историки философии, склонные к преувеличениям, приписали фатальный характер). У Авиценны были блестящие прямые ученики. Прежде всего нужно упомянуть верного Джузджани, давшего персидский комментарий к "Рассказу Хайй ибн Якзана". Хуссейн ибн Зайла из Исфахана (ум. в 1048 г.) написал к нему комментарий на арабском языке. Необходимо упомянуть и благочестивого зороастрийца Бахманьяра ибн Марзбана, произведения которого, к сожалению, до сих пор не изданы. Однако можно сказать (и это вовсе не будет парадоксом), что продолжателем Авиценны был Сухраварди. Не в том смысле, что он использовал в своих книгах определенные элементы авиценновской метафизики, но потому, что выполнил на свой лад проект "восточной философии", который не смог довести до конца Авиценна (отчасти по незнанию подлинных источников такой философии). Этот проект был реализован Сухраварди через возрождение теософии Света древней Персии.

Этот сухравардийский авиценнизм, достигший расцвета в Исфаханской школе XVI-XVII вв. продолжает жить в Иране вплоть до наших дней. В начале главы мы уже упомянули несколько имен. Добавим к ним Сейида Ахмада Алави, ученика и зятя Мир Дамада (ум. в 1631 г.), написавшего комментарий к Шифе, столь же обширный, как и сам авиценновский трактат. Он озаглавлен "Ключ к Шифе" и посвящен "восточной философии", с изложения которой Авиценна начинает свою книгу.

В то время как в остальной части исламского мира философская мысль впала в летаргический сон, шейхи иранского авиценнизма привели шиитский Ислам к новым вершинам мудрости. В противоположность латинскому авиценнизму отождествление Ангела Откровения со Святым Духом и активным Интеллектом, который есть Ангел Знания, стимулировало философию Духа диаметрально противоположную той, что была выработана на Западе. На последних страницах Шифы Авиценна где намеками, а где и напрямую настаивает на том, что его философские взгляды служат объяснением к идее пророчества. Это не могло не привлечь внимания исфаханских мыслителей, сознававших, что авиценновская гносеология и его доктрина об Интеллекте служат предпосылками для их собственной пророческой философии.

Абу Хамид Газали и критика философии

Не опасаясь удариться в преувеличения, можно утверждать, что этот хорасанец был одной из наиболее сильных личностей и светлых голов, когда-либо рождавшихся в исламском мире. Об этом свидетельствует и его почетное прозвище Ходжат аль-Ислам (столп, гарант Ислама). Абу Хамид Мухаммед Газали родился в 1059 г. в Газалехе, селении в окрестностях Туса (родного города поэта Фирдоуси) в Хорасане. Будучи маленькими детьми, он и его брат Ахмад, суфий, о котором мы еще будем говорить ниже, лишились отца. Однако перед смертью отец вверил их заботам своего друга, мудреца-суфия, который и дал им начальное образование. Затем молодой Абу Хамид поехал учиться в Нишапур, бывший в то время одним из крупнейших интеллектуальных центров не только Хорасана, но и во всего исламского мира. Здесь он долгое время был учеником выдающегося ашаритского шейха своего времени Имама аль-Харамейна.

После смерти последнего (1085 г.) Газали завязал отношения со знаменитым сельджукидским визирем Низамом аль-Мульком, основателем университета в Багдаде (Медресе Низамийа). Здесь в 1091 г. Газали стал профессором. Этот этап был решающим в его жизни; здесь он попал в окружение, благоприятствовавшее расцвету его личности и творчества, и углубил свои философские знания. К этому периоду относятся два произведения Газали. Прежде всего, это книга "Намерения философов" (Макасид аль-фаласифа), которую на Западе ждала курьезная судьба. Переведенная на латынь в Толедо, в 1145 г. Домиником Гундиссалинусом, но изданная без предисловия и заключения (в которых Газали декларировал свою цель изложить доктрины философов для того, чтобы потом их опровергнуть) под названием "Логика и философия араба Алгазелиса", книга способствовала тому, что Газали прослыл в глазах латинских схоластов коллегой Фараби и Авиценны.

Другое произведение, датируемое тем же периодом, о котором мы еще поговорим ниже, представляет собой яростную инвективу против философов. Однако, в наше время, когда знания о философской мысли и духовных исканиях в Исламе существенно углубились, было бы смешно говорить о том, что эта критика нанесла по философии на Востоке решающий удар. Иранские шейхи, например, очень удивляются, когда им говоришь о том решающем значении, которое приписывается Газали в истории исламской философии. Такое же удивление вызывает у западных востоковедов знакомство с произведениями Сухраварди, Хайдара Амоли, Мир Дамада.

На 36-ом году жизни Газали пережил решающий поворот. В этот момент проблема интеллектуальной достоверности встала перед ним с такой остротой, что вызвала у философа тяжелый внутренний кризис. Этот кризис перевернул его профессиональную и личную жизнь. В 1095 г. он оставил университет и семью и посвятил всю свою жизнь поискам внутренней достоверности, гарантии Истины. Можно себе представить, какова была сила воздействия на умы этого решения Газали. Ведь его рассматривали как рупор ашаритского учения, отождествлявшегося в свою очередь с суннитской ортодоксией.

Он покинул Багдад, посвятив себя поискам Истины. В течение десяти лет, одетый в плащ суфия, он путешествовал в полном одиночестве по исламскому миру. Путешествия приводили его в Дамаск и Иерусалим (еще до взятия этого города крестоносцами), в Каир и Александрию, в Мекку и в Медину. Свое время он посвящал размышлениям и суфийским духовным практикам. Кризис сопровождался глубокими сомнениями. Газали вернулся на свою родину, несколько лет преподавал в Нишапуре и умер в Тусе 19 декабря 1111 г., в 52 года, не дожив даже до возраста Авиценны.

В своих произведениях Газали со всей серьезностью поставил проблему знания и личной достоверности. Но был ли он одинок в поиске экспериментальной точности внутреннего знания? Эта тема является едва ли не главной у Сухраварди (ни разу не сославшегося на Газали). Да и Авиценна и Абу'ль Баракат уже сталкивались с проблемой самопознания и его последствий. Что же касается сердечного знания, то оно было прекрасно описано и сформулировано уже шиитскими Имамами.

Пафос этого поиска у Газали состоит в том, что он был сопряжен с личной жизненной драмой мыслителя. Подлинное знание, по его мнению, выражается в аутентичности личного свидетельства. В своей книге Мункид ("Предохранение от ошибок") он провозглашает: "Истинное знание является таковым в той мере, в какой предмет открывает себя духу так, чтобы на его счет не могло возникнуть никакого сомнения, и чтобы ни одна ошибка не могла его омрачить. Эта степень такова, что сомнение уже не может закрасться в сердце. Всякое знание, не содержащее в себе такой достоверности, есть знание неполное, подверженное ошибкам." В другом месте (Рисалат аль-ладонийа) он объясняет это раскрытие как "прямое схватывание думающей душой сущности предметов, освобожденных от их материальной формы... Что же касается познаваемого объекта, то это суть вещей, отражающихся в зеркале души... Думающая душа - это место, где сфокусированы излучения мировой Души. От нее она получает умопостигаемые формы. Она содержит в потенции все знания, как семя содержит все возможные стадии роста растения".

Это прекрасная позитивная философия и любой философ-ишраки с радостью признает ее действительность и ценность. Однако сближения с философами-мистиками, к сожалению, не произошло. Негативное отношение Газали к философам выливается в такую злобу, что порой удивляешься, как она могла присутствовать в столь возвышенной душе. Несомненно, что в данной полемике отразились его внутренние терзания. Эта полемика охватывает четыре произведения, в которых автор последовательно выступает против исмаилитов, против христиан, против так называемых распутников и, наконец, против философов. Больше всего в этих книгах удивляет приверженность логике и рациональной диалектике, которую выказывает человек, убежденный в неспособности этих дисциплин привести к истине.

Полемическая книга, направленная против исмаилитов (против "батинитов", т.е. эзотериков), вероятно, в значительной степени была вызвана политическими целями аббасидского халифа аль-Мустаджира, озабоченного тем, как обеспечить свою легитимность от претензий Фатимидов (отсюда название: Китаб аль-Мустаджири). Произведение было частично издано и проанализировано Гольдциером в 1916г. В эпоху, когда ни один из больших исмаилитских трудов как на арабском, так и на персидском языке не был известен, эта книга сыграла ценную роль в освещении исмаилизма. Сегодня ситуация коренным образом отличается.

Газали использует диалектику против мышления, построенного на герменевтических методах. Смысл исмаилитского тавиля (духовного толкования), как и идея науки, предаваемой по цепочке (традита) и являющейся духовным наследием (ильм иртхи) ускользают от него. Он видит в этом течении всего лишь "религию авторитета", а не инициацию (та'лим) в скрытый смысл, который невозможно ни сконструировать, ни вскрыть путем силлогизмов, и в который может посвятить только Ведущий, Имам. От него ускользает вместе со своим метафизическим основанием и смысл шиитского Имамата, обуславливающего "духовное рождение" (виладат руханийа). Здесь можно упомянуть и тексты шиитских Имамов о науке сердца, удовлетворившие бы Газали, если бы он о них знал. Книга иллюстрирует проблему, с которой сталкивается суннитский богослов-ортодокс, имеющий дело с эзотеризмом. Сегодня мы знаем о существовании фундаментального исмаилитского ответа на критику Газали. Он был написан 5-м йеменским даи Сейд-на Али ибн Мухаммедом ибн аль-Валидом (ум. в 1215 г.) и носит название Дамиг аль-батиль ("Книга, рассеивающая обман"). Книга составляет два тома объемом в 1500 страниц. Мы гарантируем, что сравнительное изучение двух этих работ будет представлять колоссальный интерес.

Полемическая книга против христиан представляет собой "вежливое опровержение (радд джамиль) божественности Иисуса", в ходе которого автор основывается на самих текстах Евангелий. Курьез состоит в том, что Газали делает акцент не на утверждении тезиса о единстве Бога (тавхид) и не на опасности антропоморфизма (ташбих), но на утверждении своего метода, состоящего, что еще более парадоксально, в том, чтобы руководствоваться только разумом при интерпретации евангельских текстов. Целесообразно сравнить это опровержение догматов Церкви "евангельскими" способами с христологической полемикой, проводившейся другими духовными авторитетами ислама: исмаилитами, Сухраварди, Ибн Араби, Семнани и т.д. Мы уже упоминали об этой христологии, являющейся частью исламского гнозиса и отличающейся от официальных догм, на позиции которых стоял Газали. Говоря коротко, эта христология базируется на пророческой философии и продолжает идею Истинного Пророка (Verus Propheta) вплоть до "Печати пророков" и следующего за ним цикла валайат.

Другая полемическая книга (на этот раз написанная на фарси) была, несомненно, сочинена Газали после возвращения в Нишапур и направлена против "распутников" (Ибахья), очень широкой категории, в которую входят суфии-беззаконники, философы ошибочных воззрений, "еретики" всех мастей. Можно сравнить всех этих персонажей с людьми, которым в Германии в XVII в. было дано определение Schwarmer ("энтузиасты"). Здесь лица, мышление которых не удовлетворяло Газали, не избежали обвинений в тяжких нарушениях моральных норм.

Все вышеуказанные произведения имели очень небольшой отклик. По своей важности они никак не могут сравниться с работой, которую Газали осуществил в большой книге, направленной против философов и озаглавленной Тахафот аль-фаласифа. Слово тахафот содержит множество нюансов. Его можно перевести как крушение, крах, разрушение, а также абстрактным и статическим термином "несовпадение". На наш взгляд, состояние, означаемое этим отглагольным существительным (6-й формой арабской грамматики, подразумевающей идею взаимности, существующей между различными частями целого) лучше всего переводится как "Саморазрушение философов". Здесь частично отражается парадоксальность Газали, столь озабоченного неспособностью разума достичь достоверности, что постаравшегося хотя бы разрушить рационально-диалектическим путем мнимую достоверность философских размышлений. Аверроэс осознал это самоотрицание. Он понял, что человек, признающий тотальную немощь разума, доводит эту немощь до чистого отрицания, т.е. направляет ее против самой себя. Вот почему Аверроэс ответил своему оппоненту отрицанием отрицания и написал "Саморазрушение саморазрушения" (Тахафот аль-тахафот).

Все усилия Газали были направлены на то, чтобы показать философам, что философское исследование ничего не раскрывает. К сожалению, это было возможно сделать только путем философского исследования. С предельной яростью он выступает против доктрины о вечности мира; в процессе исхождения Интеллектов он видит только метафору, от него ускользают красота и точность этой теории. Он полагает, что философы неспособны показать необходимость существования Демиурга, божественные единство и нематериальность, знание Бога о вещах, отличных от него самого. В своем порыве он доходит до того, что опровергает философские аргументы, доказывающие существование нетленных духовных субстанций, т.е. фактически отрицает духовную природу бессмертной души. Философы полагают, что духовная сущность есть сущность, сознающая себя и сознающая то, что она знает; чувства телесных органов на это неспособны. Это так, отвечает Газали, но ведь возможно чудо, которое даст им эту способность.

"Острие меча" его критики - это ашаритское отрицание каузальности, а вместе с нею и авиценновской идеи о невозможности существования тварных субстанций самих по себе (согласно Авиценне отсюда вытекает необходимость существования Принципа, компенсирующего их относительное не-бытие). Эта авиценновская идея вызвала экстатическое восхищение философа XVII в. Мир Дамада. Для Газали все природные процессы вписываются в порядок, предусмотренный божественной волей, способной разрушить их за одно мгновение. Всякая идея о существовании нормы, внешней по отношению к сущему, внешней необходимости исключена. Например, философы утверждают, что принципом горения является огонь. Он производит горение по своей природе и не может этого не делать. Газали отказывается признать такую необходимость и утверждает, что действие огня производится Аллахом или непосредственно, или с помощью ангела. Экспериментальное наблюдение, говорит Газали, позволяет утверждать, что возгорание хлопка, например, может происходить без непосредственного контакта с огнем, таким образом кроме огня существует и другая причина возгорания.

Наконец, как полагает Газали, философы заблуждаются, отрицая телесное воскресение, буквальное существование рая и ада и признавая посмертное становление (возвращение к истокам в промежуточном мире, ма'ад) только за нематериальной душой. Здесь действительно заключается антиномия, получившая свое философское разрешение только в трудах Сухраварди и его последователей, онтологически утвердивших существование "третьего мира" (мир образов, алам аль-митхаль), промежуточного между чувственным и умопостигаемым мирами. Только такой "третий мир" может разрешить дилемму и позволит избежать как абстрактного спиритуализма философов (или метафоры мутазилитов), так и буквализма богословов и позволит понять "духовную истину" коранической эсхатологии и пророческих видений. Вот почему эту тему столь глубоко исследовал Мулла Садра Ширази, показав недостаточность как философа Авиценны, так и богослова Газали в этом вопросе.

В заключение хочется сказать о том нарушении пропорций, которое заключается в каждом западном исследовании о последствиях критики Газали. Абсолютно неправильно говорить о том, что после Газали философия ушла из мира Ислама на Запад, так же как неправильно говорить, что она не смогла пережить удара, нанесенного ей Газали. Она прекрасно себя чувствовала и чувствует на Востоке, где до сих пор работают ученики Авиценны. Значительные произведения Исфаханской школы нельзя назвать ни "философией компромисса", ни "трудами эпигонов". Мы говорим естественно о той "пророческой философии", которую затронули в начале книги и которая пережила новый расцвет в Иране XVI-XVII вв. Это позволяет по-новому взглянуть на итоги газалистской критики и на причины, по которым судьба исламской философии была так или иначе связана с шиизмом.

После Газали, Шахрастани (ум. в 1153 г.), в свою очередь, в своей великолепной истории религий (Китаб аль-милаль), так же как и в еще неизданной книге против философов (Масари аль-фаласифа) и в своем догматическом трактате (Нихайат аль-Икдам) в духе истинного мутакаллима повел наступление против эллинизированных философов, особенно против Авиценны. Ответом ему послужила работа великого шиитского философа Насираддина Туси (ум. в 1274 г.), предпринявшего защиту Авиценны.

Фактически, наибольший резонанс в мусульманском мире имела не Тахафот, но другое выдающееся произведение Газали "О возрождении наук о вере" (Ихья улум ад-дин). Данное произведение богато интеллектуальными и духовными прозрениями. Особенно это касается части, затрагивающей музыковедение (сама). Некоторые шиитские авторы , не колеблясь, цитировали эту книгу. Мохсен Фаиз, наиболее знаменитый из учеников Муллы Садра Ширази, переписал это произведение в шиитском духе, озаглавив его аль-Махаджат аль-байда. На самом деле духовная и интеллектуальная жизнь последующих веков, особенно в Иране, была обусловлена не критикой Газали, но другим возрождением, предпринятым Сухраварди. После него уже не существовало дилеммы: быть суфием или быть философом. Нельзя было достичь совершенства в одном из этих занятий, не практикуя другого. В результате появился тип духовного подвижника, в жизни которого философия занимает очень значительное место. Далее мы скажем несколько слов об учениях некоторых наиболее известных суфиев и коснемся духовного восстановления, предпринятого Сухраварди.

Философия Суфизма

Общепринятая этимология выводит происхождение слова "суфизм" от арабского корня суф, "шерсть". Здесь содержится намек на костюм суфиев, состоявший из рубахи и плаща из белой шерсти, хирки. Это слово не содержит никаких отсылок к духовной доктрине, отличавшей суфиев от прочих мусульман. Термин "суфии" обозначает сообщество мистиков и духовных подвижников, исповедующих доктрину тасаввуф. Тасаввуф - это отглагольное существительное 5-й формы , выводимое из корня свф. Он обозначает "исповедовать суфизм" и употребляется, когда речь заходит о суфизме вообще (ср. с глаголами ташаййу, исповедовать шиизм; тасаннун, исповедовать суннизм и т.д.). Другое объяснение, на первый взгляд весьма удовлетворительное, склонно рассматривать это слово как греческую транскрипцию греческого термина софос, мудрец. Мнения востоковедов по этому поводу расходятся, однако Бируни в X в. рассматривал слово именно в таком ключе (слово файласуф является транскрипцией греческого философос, несмотря на различие букв сад и син, обозначающих "с" в двух этих словах). При этом надо отдавать отчет в том проворстве, с которым арабские филологи приписывали семитскую этимологию словам иностранного происхождения.

Суфизм свидетельствует о наличии религиозного мистицизма в Исламе и поэтому его значение как духовного феномена трудно переоценить. Это попытка творческого развития духовного послания Пророка, усилия оживить на личностном плане его смысл, проникнуть в содержание коранического Откровения. Мирадж, экстатическое восхождение, в ходе которого Пророк был посвящен в божественные тайны, оставался на протяжении веков образцом того опыта, которого стремились достичь все суфии. Суфизм - это мощный протест против всякого "фарисейства" в мусульманстве, беспощадное свидетельство духовного Ислама против тенденции свести его к религии буквалистов и законников. Он способствовал детальному развитию аскетических техник, степени, ход и достижения которых неотделимы от метафизической теории ирфан. Для теории и практики суфизма характерна дуализм шариата и хакиката, а лучше сказать троичность шариата (буквального текста Откровения), тариката (мистического пути) и хакиката (духовной истины, постигаемой через личную реализацию).

С одной стороны, это вызвало препятствия со стороны официального Ислама, с которыми пришлось столкнуться суфизму на протяжении веков. Однако, с другой стороны, был поставлен вопрос, является ли полярность шариата и хакиката, к которому можно прийти путем тариката, изобретением суфиев, или сущностным феноменом Ислама. И не получится ли так, что Ислам, отбросив суфизм, утратит свою духовную природу? Краткие очерки доктрин нескольких великих учителей суфизма, приведенные ниже, вызывают в нашей памяти основные положения шиизма и его "пророческой философии". Эта констатация в свою очередь влечет за собой следующий вопрос. Почему суфизм столь различно заявил о себе в шиитском Иране и в суннитском мире, несомненно, гораздо лучше знакомом нашим востоковедам?

К сожалению, в этой книге невозможно ни развернуть данную проблему, ни тем более ее решить. Можно, однако, сделать несколько заключений для того, чтобы очертить этот комплексный вопрос. Так, можно сделать вывод о близости суфизма к темам, затрагиваемым в ряде доктрин, объединенных нами выше под общим названием "пророческой философии". Это утверждение верно, по крайней мере, в отношении шиитского суфизма (огромное влияние здесь оказал Хайдар Амоли, см. ниже; можно также вспомнить упомянутое во II гл. переплетение исмаилизма и суфизма). Но большинство суфиев на протяжении веков все же жило и действовало в рамках суннитского культурного круга. Более того, в шиитском мире о суфиях традиционно умалчивали, если не прямо их осуждали. Причем такое отношение наблюдалось не только со стороны официальных мулл, но и со стороны духовных подвижников, создававших свои доктрины на основе учения Имамов, которые, используя суфийскую лексику и разделяя ту же самую теософскую метафизику, тем не менее, не только не принадлежали к определенным тарикатам, но и относились к ним с большой осторожностью. Эти люди были чистым выражением типа шиитской духовности, существующего и поныне.

Целесообразно сделать первое уточнение. Первыми названия суфиев удостоилась на рубеже II и III веков хиджры группа духовных лиц из Куфы. Среди них был некий Абдак. Как сообщает нам текст Айн аль-Кузата Хамадани (ум. в 1131 г.): "В предыдущую эпоху и в первых поколениях мусульман странников на пути к Аллаху не объединяли в группу суфиев (тасаввуф). Суфи - это слово, появившееся лишь в III (IX) в., и первым, удостоившимся этого имени в Багдаде был Абдак (ум. в 210/825 г.)". По словам автора, это был великий шейх, предшествовавший Джунейду и его учителю Сари аль-Сакати. Это не помешало 8-му Имаму Али Реза (ум. в 810 г.), современнику Абдака, высказать несколько суровых суждений о суфизме. Следы шиитского суфизма теряются в конце IX в. и вновь обнаруживаются лишь в XIII в. вместе с Саадуддином Хамуйехом (ум. в 1252 г.) и другими учителями шиитского суфизма (Хайдаром Амоли, Шахом Нигматуллой Вали и т.д.), линия которых продолжалась вплоть до сефевидского Ренессанса.

Целесообразно привести еще несколько наблюдений. Во-первых, если обратиться к понятию валайат, составляющему сердцевину шиизма, и если отметить то извращение, которому это понятие подверглось в суннитском суфизме, например, в произведениях шейха Хакима Термизи, осуждение шиитами некоторых суфийских групп становится более понятным. У суннитских суфиев учение о валайате привело к упразднению имамологии, к попытке создать имамологию без Имама (что равноценно парадоксальной христологии без Христа).

Однако осуждение этих суфийских групп Имамами не привело к полному исчезновению шиитского суфизма. Подобному утверждению мешают два факта: с одной стороны, существование с XIII в. до наших дней шиитского суфизма; с другой, то, что большинство суннитских суфийских тарикатов в основании своего генеалогического древа помещают одного из Имамов. Зачастую эти генеалогии не имеют никакого отношения к исторической аутентичности, тем не менее, показательно само желание иметь одного из Имамов шиизма в качестве своего родоначальника. Наконец есть еще один аспект, который нельзя игнорировать. Моментальное исчезновение видимых следов шиитского суфизма в XI в. во многом объяснялось приходом к власти в Багдаде сельджуков, вынудивших шиитов к строгому соблюдению такийеха ("дисциплины аркана"), предписанного самими Имамами. Вот почему делать выводы в этой сфере надо предельно осторожно.

Во-вторых, нужно обратиться к типу шиитской духовности, предполагающему использование суфийской техники и лексики без принадлежности к суфизму. Ни Сухраварди, ни Хайдар Амоли, ни такие философы как Мир Дамад, Садра Ширази и многие другие не принадлежали к определенному тарикату (мы говорили о том, что это слово означает духовный путь, в суфизме оно также употребляется, когда речь заходит о воплощении этого пути в братстве или конгрегации). Шиитской критике подвергалась конгрегационная организация суфизма: ханака (общежитие), "монашеские" одежды, роль шейха, пытающегося заместить Имама, особенно скрытого Имама, учителя и невидимого внутреннего ведущего. Нужно отдавать себе отчет в том, что роль шариата в шиизме не совпадает с ролью шариата в суннизме. Шиизм уже здесь и сейчас - духовный путь, тарикат, инициация. Естественно, что шиитское общество не состоит на 100% из людей, прошедших инициацию (это противоречило бы самому понятию инициации). Однако шиитская среда является "виртуально" инициатической. Своей преданностью святым Имамам шиит может заслужить от них получение этой инициации, дающей ему прямую личную связь с духовным миром в "вертикальном" измерении. При этом ему нет нужды вступать в организованный тарикат.

Для того чтобы полностью охватить этот феномен, необходимо рассмотреть все его варианты. Параллельно суннитским тарикатам или братствам существуют суфийские шиитские тарикаты, четко организованные внешне (в современном Иране это различные ответвления Шах-Нигматуллахи, Захабиты и т.д.). Однако в том же шиизме существуют тарикаты, не имеющие ни фиксированного определения, ни внешней организации. Они ведут чисто духовное существование, признавая личную инициацию, полученную от шейха, имя которого иногда сохраняется, иногда же ускользает от письменных источников. Наконец, необходимо упомянуть и случай Увайси, название которых происходит от йеменца Увайса аль-Карани, одного из первых шиитов, знавшего Пророка и узнанного им, несмотря на то, что они никогда не встречались в земном мире. Увайси называют тех суфиев, у которых не было внешнего видимого учителя в человеческом облике, но получивших инициацию от личного духовного вожатого. Такие суфии существуют в суннитском мире, в шиизме же их насчитывается огромное количество.

Данные наблюдения показывают необъятность явления, известного в западном мире под названием "суфизм". В рамках данного исследования можно лишь дать краткое описание его основных периодов. Благочестивые аскеты Месопотамии, давшие название суфизму, принадлежали к Багдадской школе; параллельно существовала Хорасанская школа. Доктрина нескольких учителей, упомянутых в данной главе, является основой для сложившейся позже "метафизики суфизма". Ее основные темы не отличаются от тех, которые мы рассматривали, знакомясь с шиизмом: полярность шариата и хакиката, захира и батина, идея цикла валайата, следующего в священной истории за циклом пророчества. Идея Кутба (мистического полюса) в суннитском суфизме является лишь видоизменением шиитской идеи Имама, а эзотерическая мистическая иерархия, вершиной которой является полюс, является ущербной без идеи Имама. Во 2-й части, рассматривая поздние периоды шиитской мысли, мы остановимся на учении Ибн Араби и влиянии его школы на развитие шиитской философии.

К сожалению, ограниченный объем данной книги не позволяет нам обсудить некоторые важные для изучения суфизма аспекты: влияние неоплатонизма, гнозиса, индийской мистики и т.д. В этом очерке мы также можем упомянуть лишь несколько наиболее выдающихся фигур суфизма. Многие шейхи останутся за рамками данного исследования, например Ходжа Абдулла Ансари из Герата (1006-1088 гг.), 900-я годовщина смерти которого недавно (в 1962 г.) торжественно отмечалась в Кабуле.

Суфизм Хаким Термизи

Хаким Термизи или Термези (Абу Абдалла Мухаммед ибн Али аль-Хасан или аль-Хуссейн) жил в IX в. Неизвестны точные даты ни рождения, ни смерти, ни даже основные этапы биографии этого иранца из Бактрии. Все, что о нем известно - это имена его учителей и рассказ о его высылке из родного города Термеза. Известно также, что он продолжал обучение в Нишапуре. Наконец Термизи оставил нам несколько драгоценных свидетельств, касающихся своей внутренней биографии и духовной эволюции (автобиография, открытая Гельмутом Риттером). Кроме того, Термизи является автором многочисленных трактатов, по большей части дошедших до нас.

Духовное учение Термизи основано на понятии валайат (божественная дружба, близость с Богом, духовная инициация). Это подтверждает актуальность проблемы, затронутой нами во введении. Это понятие лежит в основе шиизма. Слово и явление, обозначаемые данным концептом, играют первостепенную роль в хадисах Имамов. Произведения Термизи дают нам представление о том процессе, который привел к созданию парадоксальной концепции валайата, лишенной своей основы - имамологии. Это приводит нас к двум выводам.

Во-первых, Термизи различает два вида валайата: всеобщий валайат (валайат амма) и валайат частный (валайат хасса). Он распространяет первый на всех мусульман: исповедание шахады (исламский символ веры) достаточно для того, чтобы обеспечить связь с Богом, общую для всех правоверных, принимающих пророческое Послание. Что же касается частного валайата, то он является достоянием духовной элиты, приближенных к Аллаху, входящих в общение с Ним, находящихся с Ним в трансцендентном единстве. Необходимо напомнить, что концепция двойственного валайата обязана своим возникновением именно шиизму. К сожалению, объем данной работы не позволяет нам провести здесь обстоятельное сравнение, но выше мы уже затрагивали это понятие в шиитском контексте. Исходя из этого, можно констатировать, что в суфизме Термизи произошло радикальное изменение структуры этого понятия, его "обмирщение".

Второй вывод относится к взаимосвязи валайата и пророчества (нубувват) в учении Термизи. Согласно его доктрине, валайат охватывает всю совокупность верующих, включая и пророков, т.к. валайат является источником их вдохновения и основой их пророческой миссии. Он убежден в том, что валайат сам по себе выше пророчества, т.к. он вечен и непрерывен, не привязан к определенному моменту времени как пророчество. В то время как цикл пророчества завершается вместе с пришествием последнего Пророка, цикл валайата благодаря присутствию Авлийа продолжается вплоть до конца времен.

В то же время эта схема, как бы она ни была интересна, не привносит ничего нового, чего бы не было уже в шиитской профетологии, если не считать нарушения равновесия, разбалансированности. Выше мы уже видели, каким образом идея цикла валайата, следующего за циклом пророчества, была фундаментом шиизма и его пророческой философии и как она предполагает двойной аспект, двойное измерение "вечной пророческой Истины". Эта Истина постулирует взаимозависимость профетологии и имамологии. Выводы, вытекающие из учения Хакима Термизи, позволяют говорить о том, что его философия была призвана сохранить идею валайата, лишив ее при этом своей основы. Таким образом, серьезная философская проблема валайата волновала не только шиитских авторов.

Суфизм Ахмад Газали и "чистая любовь"

Первое осуждение Халладжа прозвучало из уст правоведа Ибн Дауда Исфахани, и это обстоятельство свидетельствует о глубокой душевной трагедии данного факиха. Ведь Ибн Дауд Исфахани, иранец по происхождению, как свидетельствует его имя, (он умер в 909 г., в возрасте 42 лет) является, между прочим, автором потрясающей книги на арабском языке, толкующей платоновскую теорию любви (Китаб аль-Зухра, "Книга Венеры", иногда это заглавие читают как Китаб аль-Захра, "Книга цветов"). Это рапсодия в стихах и в прозе, восхваляющая знаменитый идеал платонической любви, описанной как любовь одритов. Судьба автора книги соответствует судьбе прославленных поэтов из идеального южноаравийского племени, жившего на границе Йемена, легендарного народа Бану Одра ("девственников"), чрезвычайно целомудренных людей, "умиравших, когда они влюблялись". В своей рапсодии автор дает рассмотрение платоновского мифа, изложенного в диалоге "Пир", заключая его словами: "Сообщают также, что Платон сказал: Я не понимаю, что такое любовь, но я знаю, что это божественное безумие (джунун илахи), которое нельзя ни прославлять, ни хулить".

Халладж также проповедовал учение любви. Несмотря на это Ибн Дауд осудил его. Для того чтобы понять эту трагедию, необходимо осмыслить всю ситуацию. Ее проясняют постхалладжевские мистики Ахмад Газали и Рузбехан Бакли из Шираза (ум. в 1209 г.), бывший одновременно "платоником" и автором, прокомментировавшим и дополнившим Халладжа. Можно говорить об амбивалентности и о двусмысленности этого исламского платонизма, о его двойственной позиции по отношению к пророческой религии, т.к. есть два способа понять его и жить согласно его заветам. То, что называют "теофанизмом" Рузбехана представляет собой герменевтику пророческого смысла Красоты, тавиль, являющийся здесь актом объединения захира (явленного) и батина (скрытого смысла). Для Ибн Дауда (экзотерика, захири) этот скрытый смысл остается закрыт. Для Рузбехана скрытый смысл человеческой Формы - это изначальная теофания. Аллах открывает себя в адамической Форме, небесном Антропосе, вызванном из предвечности и являющемся его собственным Образом. Вот почему Халладжу особенно нравились знаменитые стихи Халладжа: "Хвала Тому, кто проявил свою человечность как тайну своей божественности, сияющей в лучах славы", и выстроил на основе этой тайны связь между человеческой любовью и любовью божественной. Ибн Дауд не мог этого одобрить и стал противником Халладжа.

Объем данной книги не позволяет привести здесь ни последних слов Ибн Дауда, ни финальных строк "Жасмина Верных любви" Рузбехана, но можно сказать, что и одни и другие совершенно адекватно выражают отношение и судьбу этих двух "платоников" Ислама. Платоник Ибн Дауд так же как и теологи (нео-ханбалиты) отвергал ташбих, придание Богу человеческого образа, радикально компрометирующее трансцендентность абстрактного монотеизма, т.е. защищал чисто экзотерическую концепцию Тавхида. Некоторые суфии также отвергали всякую возможность говорить об эросе применительно к Богу. Другие рассматривали влюбленного одрита как образец для мистика, влюбленного в Бога. В этом случае имеет место перенос любви с человеческого объекта на объект божественный. Для "платоника" Рузбехана этот благочестивый перенос представляет собой одновременно ловушку. Между пропастями ташбиха и та'тиля (абстракционизма) можно пройти только путем человеческой любви. Теофаническое восприятие привело Рузбехана к профетологии Красоты.

Здесь необходимо упомянуть о концепции "Верных любви", нашедших в Рузбехане законченный образец. Триединство любовь-влюбленный-возлюбленный становится тайной эзотерического Тавхида. Трагедия Ибн Дауда Исфахани заключалась в неспособности почувствовать эту тайну, пропустить через себя это триединство. Ахмад Газали и Фарид Аттар полагали, что если влюбленный видит себя в Возлюбленном, то и Возлюбленный соответственно может созерцать себя и собственную красоту только во взгляде влюбленного. В доктрине чистой любви Ахмада Газали влюбленный и возлюбленный растворяются в единстве чистой субстанции любви.

Ахмад Газали (ум. в 1126 г. в Казвине, Иран) был братом великого богослова Абу Хамида Газали, на которого он оказал, вероятно, какое-то влияние, но "не смог передать ему эту страсть чистой любви, безутешной страсти, буквально прожигающей страницы его книг" (Л. Массиньон). Маленькая книга, настоящий молитвенник любви, написанный на лаконичном и сложном персидском, которую Ахмад Газали озаглавил "Интуиции Верных любви" (Саваних аль-ошшак), имела значительное влияние. Рапсодическая композиция, последовательность коротких глав, слабо связанных друг с другом затрагивает исключительно тонкие психологические проблемы. Как писал Гельмут Риттер (ему мы обязаны великолепным изданием этого текста), "трудно найти произведение, в котором психологический анализ достигает такой интенсивности". Здесь мы приводим перевод двух пассажей.

"Поскольку любовь действительно существует, влюбленный становится пищей для возлюбленного; Возлюбленный не может стать пищей для влюбленного, поскольку недостижим для него... Бабочка, влюбившаяся в пламя, питается, находясь на расстоянии, его светом. Это знак-глашатай утреннего озарения, зовущего и ласкового. Однако до того, пока она не сольется с ним, ей нужно продолжать полет. Когда же она его достигнет, то не ей придется стремиться к пламени, но пламя будет возрастать в ней. Не пламя является ее пищей, но она является пищей пламени. В этом заключается мистерия. На краткое мгновение она становится своим собственным Возлюбленным (потому, что в тот момент она и есть пламя). И это мгновение совершенства." (гл. 39)

"Высок замысел любви, ведь он помещает Возлюбленного на самое возвышенное место. Это исключает уловление Возлюбленного сетью союза. Именно по этому случаю, Он сказал Иблису (Сатане): На тебе мое проклятие (Коран 38.78), тот ответил: "Я свидетельствую о Твоей Славе". (38.83) Он хотел сказать: я люблю в Тебе Твое величие, столь высокое, что никто неспособен до Тебя подняться и никто Тебя недостоин. Ведь если кто-то или что-то было бы тебя достойно, то это было бы умалением твоей Славы". (гл. 64) Отсюда берет начало знаменитая тема Сатаны, "проклятого за любовь".

Невозможно разделить имена Ахмада Газали и его любимого ученика Айн аль-Кузата Хамадани, казненного в возрасте тридцати трех лет (1131 г.) он повторил трагическую судьбу Халладжа и предвосхитил Сухраварди, шейха аль-Ишрак. Айн аль-Кузат был одновременно юристом и мистиком, философом и математиком. Один из его трактатов (Тамхидат), особенно богатый вариациями на тему мистической любви и развивающий учение Ахмада Газали, был детально прокомментирован индийским суфием XV в. Сейидом Мухаммедом Хуссейни Гисударазом. "Божественная слава сияет в лучах господства. Калам сохранился, но исчез писец." "Бог слишком трансцендентен для того, чтобы быть познанным пророками, тем более другими."

Здесь нельзя не упомянуть Мадждуда ибн Адама Сана'и (ум. около 1150 г.), автора дидактической поэмы на фарси. Наиболее интересным из его произведений является поэма, озаглавленная "Поход людей к месту своего Возвращения" (Сайр аль-ибад ила'ль-Ма'ад), написанная в форме рассказа от первого лица и повествующая о странствии исламских неоплатоников в космосе. Это мистическое путешествие осуществляется под руководством олицетворенного Интеллекта (того или вернее той, которую участники кружка Fedeli d'amore 1 под руководством Данте называли Madonna Intelligenza). Этой теме посвящен и "Рассказ Хайй ибн Якзана" Авиценны, мистические рассказы в прозе Сухраварди и вся литература, развивающая тему Мираджа. По аналогичной схеме были написаны дополняющие их эпопеи на персидском языке, принадлежащие перу Фаридаддина Аттара, Ассара из Тебриза, Джами и других менее известных авторов.

Эти очень краткие заметки призваны помочь читателю войти в то, что называется "метафизикой суфизма". Рузбехан из Шираза подводит нас к вершине, представленной его более молодым современником Мухиддином Ибн Араби, которому принадлежит Сумма мистической теософии, остающаяся монументом исламской мысли, не имеющим себе равных. Мы уже оставили позади эллинизированных философов. Пересекались ли их пути с метафизикой суфизма? Или их цели были настолько различны, что можно оправдать сарказм некоторых суфиев, констатировавших немощь философов, их неспособность "встать на правильный путь"? Ответом на это явилось появление творчества Сухраварди и рождение школы ишраки, в которой глубокая философская культура неотделима от истории духовности.

Сухраварди и философия светаВозрождение мудрости древней Персии

Этот очерк поможет справедливо оценить важность творчества Шихабиддина Яхьи Сухраварди, называемого не иначе как шейх аль-Ишрак. В идеальной топографии его философия располагается на перекрестке дорог. Сухраварди покинул этот мир ровно за семь лет до Аверроэса. В этот момент в западной части исламского мира "арабский перипатетизм" находит свое последнее и законченное выражение в творчестве Аверроэса настолько, что западные историки, досадно путая перипатетизм Аверроэса и философию в целом, долго считали, что судьба философии в Исламе закончилась вместе с Аверроэсом. Однако, в это же время на Востоке, а именно в Иране, произведения Сухраварди осветили новый путь, по которому многие философы и духовные лица идут вплоть до наших дней. Выше уже было сказано о том, какие причины привели к фатальным ошибкам и исчезновению латинского авиценнизма. В Иране авиценнизм выжил благодаря включению в духовный горизонт творчества Сухраварди.

Личность Сухраварди (не путать с суфийскими омонимами Омаром и Абу'ль Наджибом Сухраварди) предстает перед нами во всем обаянии юности, т.к. трагическая судьба вырвала его из круга живущих в расцвете сил, когда он был наполнен новыми задумками и проектами: ему было 36 лет (38 лунных лет). Он родился в 1155 г. на северо-западе Ирана, в древней Мидии, в Сухраварде, городе, который еще процветал к моменту вторжения монголов. Совсем молодым он учился вначале в Мараге, в Азербайджане, затем в иранской столице Исфахане, где продолжала жить авиценновская традиция. Несколько лет он провел на юго-востоке Анатолии, где был хорошо принят сельджукидскими принцами Рума. Наконец, он оказался в Сирии, куда не должен был приезжать. Доктора права инициировали процесс против него. Ничто не могло его спасти от обвинений фанатика Салахаддина (Саладин крестовых походов), несмотря на дружбу с его сыном аль-Маликом аль-Захиром, наместником Алеппо, ставшим позже близким другом Ибн Араби. Юный шейх умер таинственным образом в крепости Алеппо 29 июля 1191 г. Биографы называют его шейх мактуль (убитый, приговоренный к смерти). Его ученики предпочитают называть его Шейх шахид, шейх-мученик.

Чтобы сразу же понять направленность его произведений, необходимо внимательно отнестись к заглавию его главной книги: Хикмат аль-Ишрак, "Рассветная теософия", определяемая как возрожденная мудрость древней Персии. Основателями этой доктрины шейх считал Гермеса, Платона и Зороастра-Заратустру. С одной стороны, существует герметическая мудрость (уже Ибн Вахшья говорил об Ишракийун как о классе жрецов, история которых восходит к сестре Гермеса). С другой стороны, объединение Платона и Зороастра, которое на Западе, на заре Ренессанса осуществил византийский философ Гемист Плетон, уже в XII в. было характерной чертой иранской философии.

Понятия "Рассвета" (Восхода, Востока) и "рассветной теософии" наполнены сугубо сухравардийским содержанием. Мы уже упоминали выше проект "восточной философии", выдвинутый Авиценной. Сухраварди читал "тетради", в которых была изложена "Логика восточных людей" и был знаком с фрагментами сохранившейся до его времени книги Китаб аль-Инсаф. Более того, общим для Авиценны и Сухраварди является понятие "Востока", впервые появляющееся в "Рассказе Хайй ибн Якзана". Шейх аль-Ишрак знал это очень хорошо, если в своих символических рассказах о духовной инициации фактически изложил авиценновское повествование ("Рассказ о западном изгнании"), но отправным пунктом сделал то место, где прерывается рассказ Авиценны. То, чем он остался неудовлетворен в символическом рассказе, соответствует тому, чем он остался не удовлетворен в дидактических фрагментах. Авиценна создал проект "восточной философии", но из-за роковой причины его проект был обречен на ошибку. Изучением своей собственной книги шейх аль-Ишрак приглашает желающих быть инициированными в "рассветную мудрость". По причинам, о которых здесь пришлось бы слишком долго говорить, оппозиция, устанавливаемая между "восточной" философии Авиценны и философией "озарения" Сухраварди основана на неудовлетворительном знании текстов.

Что же до причин, по которым Авиценна не смог реализовать свой проект "восточной философии", то Сухраварди объясняет их игнорированием принципа, "восточного истока" (асль машрики). Авиценна не знал, что этот исток находится в творениях Мудрецов древней Персии (Хосрованидов) и представляет собой теософию, божественную мудрость по преимуществу. Шейх пишет: "Было среди древних персов сообщество, управлявшееся Аллахом; именно под Его водительством были наиболее почитаемые Мудрецы, во всем отличавшиеся от магов (Маджуси). Их высокое учение о Свете, учение, подтвержденное опытом Платона и его предшественников, я изложил в моей книге, озаглавленной "Восточная теософия" (Хикмат аль-Ишрак), я всего лишь продолжатель их начинания".

Здесь прослеживается духовная преемственность. Садра Ширази говорит о Сухраварди как о "руководителе школы Восточных мудрецов" (машрикийун), "обновителе учений Мудрецов Персии, касающихся принципов Света и Мрака". Эти Восточные мудрецы также характеризуются как платоники. Шариф Гургани определяет Ишракийун или Машрикийун как "философов, учителем которых является Платон". Абу'ль Касим Казеруни (ум. в 1606 г.) отмечает: "Так же как Фараби обновил философию перипатетиков и по этой причине был удостоен титула Magister secundus, так же и Сухраварди возродил и обновил философию Ишракийун в своих многочисленных книгах и трактатах". Короче говоря, признается контраст между Восточными мудрецами (Ишракийун) и перипатетиками (Машшаун). Термин "персидские платоники" обозначает людей, переосмысливших платоновские архетипы в терминах зороастрийской ангелологии.

Эту основную мысль Сухраварди развивает в огромном количестве работ (49 названий), невероятно большом, если вспомнить, сколь коротка была его жизнь. Ядро этих трудов составляет большая догматическая трилогия, включающая в себя Логику, Физику и Метафизику. Здесь освещены все темы перипатетиков. Обусловлено это тем, что, по мнению Сухраварди, сначала необходима пропедевтика, поскольку для человека, стремящегося ступить на духовный Путь, необходимо солидное философское образование. Верно, что многих удовлетворяет уже учение перипатетиков, но для более глубоких натур необходимо освободить Путь, заваленный бесполезными дискуссиями перипатетиков и Мутакаллимун, схоластов Ислама. В этих трактатах проясняется глубокая мысль автора, но их изучение надо начинать с введения, Китаб Хикмат аль-Ишрак. Вокруг тетралогии, которую формирует эта книга вкупе с тремя предыдущими, организуется весь ансамбль малых произведений, дидактических трудов на арабском и персидском языках. Этот ансамбль дополняется циклом символических рассказов, о которых мы уже упоминали. Они написаны большей частью на персидском и, согласно плану духовной педагогики, выработанному шейхом, служат темами для подготовительных размышлений и медитаций. Все собрание сочинений Сухраварди венчает "Книга часов", сборник псалмов и молитв для инвокации световых существ.

Все творчество Сухраварди вытекает из личного опыта, который сам философ охарактеризовал как "обращение, произошедшее в юности". Свою философскую карьеру он начал тем, что взял под защиту небесную физику перипатетиков, ограничивавших количество Интеллектов, световых существ десятью (или пятьюдесятью пятью). Однако во время экстатического видения эта замкнутая духовная вселенная расцвела и расширилась, показав ему множество "световых существ, которых созерцали Гермес и Платон, и их небесные излучения, источники Света Славы и Господства Света (Рай ва Хоррех), глашатаем которых был Заратустра и к которым в духовном стремлении вознесся благословенный Кай Хусрау".

Экстатическая исповедь Сухраварди отсылает нас к одному из фундаментальных понятий зороастризма: Хварне, Свету Славы (по-персидски Хоррех). Только отсюда может исходить понимание понятия Ишрак, структуры мира, заданного этим понятием и определяемой им формы духовности.

Сухраварди и философия света Восток Светочей (Ишрак)

Анализируя упоминания Сухраварди и его непосредственных комментаторов, можно отметить, что понятие Ишрак (отглалгольное существительное, обозначающее блеск, сияние Солнца при рассвете) проявляется в тройном аспекте: 1) Ишрак - это источник мудрости, теософии; он является одновременно озарением и откровением (зохур) бытия и актом сознания, приоткрывающим его, выводящим его к проявлению (ср. с греческим файноменон). Так же как в чувственном мире этот термин означает утренний блеск, первое сияние звезды, так же на умопостигаемом Небе души он означает епифанию знания. 2) Впоследствии под Ишраком стали понимать рассветную философию или теософию, учение, основанное на Присутствии философа при утреннем появлении умопостигаемых Светочей, проникновении их сполохов в души в состоянии забвения тела. Таким образом, речь идет о философии, основанном на внутреннем видении и мистическом опыте, на знании, восходящем к Востоку чистых Интеллектов, на восточном знании. 3) Этот термин может означать и теософию Восточных людей (Ишракийун=Машрикийун), т.е. Мудрецов древней Персии не только по причине их локализации на земной поверхности, но и потому, что их знание было восточным. Источным. Базируясь на внутреннем откровении (кашф) и мистическом видении (мошахадат). Таким же было и знание древнегреческих Мудрецов за исключением учеников Аристотеля, основывавшихся только на дискурсивном размышлении и логической аргументации.

Наши авторы никогда не разделяли искусственного противостояния, установленного Наллино между "философией озарения" Сухраварди и идеей "восточной философии" Авиценны. Термины ишракийун и машрикийун фактически тождественны. Нужно было бы, конечно, установить единый термин "восточно-озаряющий" в том смысле, что речь идет о знании восточном, поскольку оно является Восходом познания (ср. с терминами Aurora consurgens, Cognitio matutina). Для того чтобы описать это знание Сухраварди обращается к периоду своей жизни, когда проблема познания мучила его и казалась при этом неразрешимой. В одну из ночей, во сне или в промежуточном состоянии между сном и бодрствованием, перед ним явился Аристотель, имевший с ним скрупулезный разговор. Этот диалог воспроизведен на страницах одной из его книг (Тальвихат).

Однако Аристотель, с которым встретился Сухраварди - это Аристотель платонизированный. Его первый ответ на вопрос шейха звучал так: "Пробудись в самом себе". Затем началась инициация в самопознание, как в знание, не являющееся ни продуктом абстракции, ни репрезентацией объекта посредством формы (сурат), вида, но Знанием, самотождественным душе, личной субъективности, экзистенции (анаийат), тому, что в сущности и является жизнью, светом, эпифанией, самопознанием (хайат, нур, зохур, шоур, би-дхати-хи). В противоположность репрезентативному знанию, которое есть знание абстрактное или логическое (ильм сури) речь идет о знании присутственном, интуитивном, абсолютно истинном с онтологической точки зрения (ильм ходури, иттисали, шохуди), озарении присутствия (ишрак ходури), которое душа как световое существо совершает, поднимаясь зарей над своим объектом; она вводит его в присутствие, представая перед ним. Ее собственная эпифания для себя - это Присутствие этого присутствия. Именно в этом заключается Присутствие эпифаническое или рассветное (ходур ишраки). Истина всякого объективного знания приводит к тождеству познаваемого объекта и познающего субъекта. Это справедливо для всех световых существ всех миров и промежуточных миров: с помощью акта самопознания они становятся понятными друг другу. То же самое справедливо и по отношению к человеческой душе в той мере, в какой она освобождается из Мрака "западного изгнания", т.е. из материального подлунного мира. Отвечая на последние вопросы шейха, Аристотель говорит, что исламские философы и в тысячной степени не приблизились к Платону в понимании основ. Затем, коснувшись великих суфиев Абу Язида Бастами и Сахля Тустари, он объявляет: "Да, они были философами в подлинном смысле этого слова." Рассветная теософия, таким образом, начинает синтез философии и суфизма, отныне неотделимых друг тот друга.

Эти "рассветные всполохи" приводят нас к своему Источнику, изначальному Пламени, существование которого Сухраварди подтверждает своим видением, открывшим ему "рассветный источник". Этот "Свет Славы" Авеста определяет словом Хварна (персидское Хоррех, пехлевийское Фарр, Фаррех). В космологии и антропологии маздеизма она (Хварна) несет базовую функцию. Она представляет собой пламенное величие световых существ; она также является энергией, генерирующей бытие каждого существа, его жизненным Огнем, его "личным Ангелом" и его судьбой (на греческий язык это слово переводится двумя терминами - Докса и Тюхе). Сухраварди представляет ее как вечное излучение Света Светочей (Нур аль-анвар); его господствующую силу, освещающую всю совокупность происходящих из нее световых существ, дающую им вечное бытие (тасаллот ишраки). Идея этой побеждающей силы, этой "победоносности" (перозих на фарси) объясняет имя, которое Сухраварди дал Светочам господства: Анвар кахира, "победоносные", господствующие, архангелические ("михаиловы", т.к. архангел Михаил является Ангелом победы).

Благодаря этой "победоносности" из Света Светочей исходит световое существо, являющееся первым Архангелом, которое наш шейх называет зороастрийским именем Бахман (Воху Мана, первый из зороастрийских Амахраспандов или Архангелов). Отношения, устанавливающиеся между Первой Эманацией и Светом Светочей являются архетипическими отношениями между первым Влюбленным и первым Возлюбленным. Эти отношения распространяются на все состояния бытия, образуя пары существ. Они представлены полярностью господства и любви (кахр и мухаббат, ср. с нео-Эмпедоклом Ислама) или полярностью озарения и созерцания, независимости (истигна) и подчинения (факр) и т.д. Отсюда многочисленные умопостигаемые "измерения", которые, входя в композиции друг с другом, разбивают "двухмерное" пространства (необходимого и возможного) авиценновской теории иерархических Интеллектов. Порождая друг друга своими излучениями и отблесками, ипостаси Света становятся бесчисленными. За пределами неподвижных Сфер астрономии Птолемея и перипатетиков существуют бесчисленные чудесные миры. На Западе расцвет астрономии упразднил ангелологию. На Востоке, напротив, ангелология повлекла за собой расширение узких, удушающих астрономию рамок.

Сухраварди и философия света Иерархия миров

Троичная иерархия определяет мир этих Чистых Светочей. После отношений, изначально установившихся между Светом Светочей и первой световой эманацией из мультипликации умопостигаемых "измерений", входящих между собой в различные сочетания, образуется мир Изначальных Светочей-господств. Являясь друг для друга порождающими причинами, они формируют нисходящую иерархию, которую Сухраварди называет "порядком долготы" (табакат аль-Туль). Это мир Архангелов, верховных господствующих светочей (Усуль А'лаун), "мир Матерей" (Уммахат, не путать с употреблением этого термина применительно к Элементам). Эта иерархия архангелического мира Матерей приходит к бытию двойственным образом.

С одной стороны, их позитивные измерения (господство, независимость, активное созерцание) порождают новый Порядок архангелов, не являющихся причинами друг для друга, но интегрированных в иерархию Эманации. Эти Светочи формируют "Порядок широты" (табакат аль-Ард); это Архангелы-архетипы или "повелители видов" (арбад аль-анва), тождественные архетипам Платона. Сухраварди дает им имена зороастрийских Ангелов (Изад). В числе этих Ангелов "широтного Порядка" фигурирует и Ангел человечества, Святой Дух, Джебраил, активный Интеллект фаласифа.

С другой стороны, "негативные" умопостигаемые измерения "широтного Порядка" (подчинение, пассивное озарение, любовь как покорность) порождают общую для них неподвижную небесную Сферу. Расположенные на ней бесчисленные звездные индивидуации являются (как и в схеме Авиценны, где каждая небесная сфера соответствует Интеллекту, из которого она эманирует) материальными эманациями ангелов (здесь речь идет еще о субтильной небесной материи). Однако материальность, пусть даже и тонкая, придает им частицу небытия, так что у них возникает иллюзия фиктивной изоляции от Принципа, Света светочей.

Наконец, из этого второго порядка Архангелов эманирует новый Порядок Светочей, посредством которых Архангелы-архетипы управляют Видами. Это Ангелы-Души, Animae caelestes и Animae humanae ангелологии Авиценны. Сухраварди определяет их словом, взятым из лексикона древнего иранского рыцарства: Светочи-Эспахбады (командующие армиями); здесь можно провести параллель с гегемониконом стоиков.

Здесь в самых общих чертах описана ангелология Сухраварди, опрокидывающая физическую, астрономическую и метафизическую картины мира Фараби и Авиценны. Теперь уже не Сфера луны, как это было у перипатетиков, отграничивает небесный мир и материальный мир становления. Наоборот, неподвижная Сфера звезд символизирует границу между ангельским миром Света и Духа (Рухабад) и темной материальной вселенной барзах. Это слово в эсхатологии означает безвременье, междувременье, а в космологии промежуточный мир (воображаемый мир, mundus imaginalis). В философии Ишрак Сухраварди оно имеет более общий смысл, обозначая все телесное, экран и интервал, сами по себе являющиеся Ночью и Мраком.

Концепт, соответствующий термину барзах, является основой всей физики Сухраварди. Барзах - это чистый Мрак; он может существовать лишь когда Свет уходит из пространства. Это не виртуальный свет в потенции, дюнамис в аристотелевском смысле; барзах по отношению к Свету представляет собой чистую негативность (ариманическую негативность, как ее понимает Сухраварди). Было бы глубоким заблуждением помещать эту негативность в основу какого-либо позитивного явления. Всякий вид - это "икона" своего Ангела, результат теургического действа, проведенного им над барзахом, который сам по себе есть абсолютная смерть и кромешная ночь. Это световое действие Ангела, однако, этот свет не входит в гилеморфическую композицию с Мраком, не сплавляется с ним. Отсюда вся критика, которой Сухраварди подвергает перипатетические понятия бытия в потенции, материи, субстанциальных форм и т.д. Его физика, конечно, обусловлена схемой маздеистской космологии, делящей мир бытия на менок (небесный, субтильный) и гетик (земной, плотный), но интерпретация этой схемы шейхом развивается скорее в манихейском ключе. Такое восприятие мира влияет и на метафизику, являющуюся у Сухраварди метафизикой сущностей; существовать, по Сухраварди, - это способ воспринимать (и'тибар) сущность, чтойность, ничего к ней не добавляя. Выше уже было отмечено, что Садра Ширази дал "экзистенциалистскую" версию Ишрака, отдав в своей метафизике предпочтение существованию перед сущностью.

3.Таким образом, схема вселенной у Сухраварди подразделяется на четыре плана: 1) существует мир чистых Интеллектов (архангелических Светочей двух первых порядков, Интеллектов-херувимов, "Матерей" и Интеллектов-архетипов); это мир Джабарут. 2) Существует мир Светочей, управляющих телами ("крепость", сисийа), мир небесных Душ и человеческих Душ; это мир Малакут. 3) Существует двойной барзах, конституированный небесными Сферами и миром подлунных Элементов; мир Мульк. 4) Существует мир образов (алам аль-митхаль). Это промежуточный мир между умопостигаемым миром световых существ и чувственным миром; воспринимающий его орган соответствует активному Воображению. Это не мир платоновских идей (Мотхоль Ифлатунийа), но мир Форм и Образов в "отрешенном" состоянии (мотхоль муаллака); данное выражение подразумевает, что эти образы не имманентны материальному субстрату (как, например, красный цвет имманентен красному телу), но являются местами епифании (мазахир), где они манифестируются как образ, "подвешенный" в зеркале. Это мир, который по богатству и разнообразию не уступает чувственному миру, но находящийся в субтильном состоянии, мир автономных Форм и Образов, являющийся порогом Малакут. Здесь расположены мистические города Джабалка, Джабарса и Хуркалья.

Сухраварди, кажется, был первым, кто обосновал онтологию этого промежуточного мира. Позже эта тема была подхвачена и дополнена всеми мистиками и гностиками Ислама. Это тема первостепенной важности. Она особенно важна для перспективы посмертного существования человека. Алам аль-митхаль несет тройственную функцию: через него совершается воскресение, т.к. именно в нем сосредоточены "субтильные тела"; с его помощью обретают подлинность прозрения пророков и все визионерские опыты; следовательно, выполняется тавиль, толкование, возводящее данные коранического Откровения к их духовному истоку. Без него они будут лишь аллегорией. В этом промежуточном мире разрешается конфликт между философией и богословием, знанием и догадкой, символом и историей. Нет нужды более выбирать между спекулятивной диктатурой философии и авторитарным господством богословия. "Рассветная" теософия открывает третий путь.

Этот мир образного сознания Садра Ширази интегрирует в Малакут, вот почему вселенная у него разворачивается в трех планах. На примере же аверроизма можно наблюдать к чему приводит потеря этого промежуточного мира. Здесь проходит линия раскола между Востоком, где доминирующим стало влияние Сухраварди и Ибн Араби и Западом, где "арабская перипатетика" трансформировалась в "политический аверроизм". Историки привыкли видеть в аверроизме последнее слово "арабской философии", "арабизма", но совсем упустили из виду "исламскую философию", наполненную догадками и прозрениями.

Сухраварди и философия света Западное изгнани

Смысл символических рассказов Сухраварди об инициации открывается в перспективе промежуточного мира. Их драма разворачивается в алам аль-митхаль. Здесь трагедия личной истории мистика переносится в пространство сверхчувственного мира, мира душевных событий, т.к. автор, оперируя со своими собственными символами, внезапно открывает смысл символов божественного Откровения. Речь идет не об аллегориях, но о тайной священной истории, непостижимой обычными чувствами и свершающейся в мире Малакут, которая и определяет в конечном счете внешние и преходящие события.

Яснее всего это становится на примере произведения, озаглавленного "Рассказ о западном изгнании" (Киссат аль-гурбат аль-гарбийа). "Рассветная" теософия призывает гностика осознать свое "западное изгнание". Это сознание того, что барзах как "Запад" противостоит "Востоку Светочей". Это рассказ об инициации, приводящей мистика к своему истоку, к своему Востоку. Реальное событие, происходящее во время инициации, предполагает автономное существование mundus imaginalis (мира образов) и ноэтическую полноценность образного сознания. На этом примере становится особенно понятно, как и почему, лишаясь этого мира и этого сознания, образное вырождается в воображаемое, а символический рассказ - в роман.

"Рассветного" гностика занимает великое предприятие возвращения к себе. Теософ-ишраки - это человек, который не отделяет философское исследование от духовной реализации. Мулла Садра на страницах своего огромного комментария к произведению Кулайни (Кафи, одному из фундаментальных шиитских трудов), характеризует духовность Хокама Ишракийун (восточных теософов) как своего рода барзах, соединяющий метод суфиев, стремящихся к внутреннему очищению, и метод философов, стремящихся к чистому знанию. Согласно Сухраварди, мистический опыт без предварительной философской подготовки может представлять собой большую опасность, но и философия, не ведущая к личной духовной реализации, является всего лишь пустышкой. Неслучайно, что книга, являющаяся путеводителем "рассветных" философов (Китаб Хикмат аль-Ишрак) начинается с реформы логики для того, чтобы завершиться моментом экстаза. В том же ключе разворачиваются и некоторые другие книги философа.

В предисловии автор классифицирует Мудрецов, Хокама, одни из которых в равной степени владеют спекулятивным знанием и духовным опытом, другие же преуспели в первом, но потерпели неудачу во втором. Хаким илахи (этимологически теософос, Мудрец Божий) - это тот, кто преуспел как в первом, так и во втором. Он - хаким мута'аллих (идея та'аллух соответствует греческому теозис). Вот почему все рассматриваемые нами философы, говорят о том, что теософия ишраки по отношению к философии является тем же, чем суфизм является по отношению к Каламу. Многозначительна духовная генеалогия, приводимая Сухраварди. С одной стороны, семена, посеянные древнегреческими мудрецами (досократиков, пифагорейцев, платоников) дали всходы в трудах суфиев Зу'ль Нуна Мисри и Сахля Тустари; с другой стороны, семена мудрости древних персов взошли в трудах суфиев Абу Язида Бастами, Халладжа, Абу'ль Хасана Харакани. Может быть этот взгляд и не верен методологически, но он достаточно красноречиво отражает мнение автора. Он подтверждает, что после Сухраварди в высокой духовности Ислама суфизм становится неотделим от философии, даже если занимались хикмат илахи люди, никогда не принадлежавшие к определенному тарикату.

Все это говорит о том, что усилия Сухраварди в пространстве исламской мысли носили одновременно реформаторский и творческий характер. Если ограничивать Ислам только религией буквы и закона, то эти усилия могут показаться "бунтом". Удивительно, что некоторые историки видят в творчестве Сухраварди, как и в произведениях исмаилитов, других шиитских гностиков и школы Ибн Араби только этот аспект. Напротив, если рассматривать Ислам в духовной целостности (охватывающий шариат, тарикат и хакикат), то отважное усилие Сухраварди располагается на вершине такой духовности и подпитывается ею. Духовный смысл коранического Откровения объясняет и трансформирует речения пророков и мудрость прежних, доисламских культур, проявляя их скрытый смысл. Этот интегральный духовный Ислам совпадает с изначальным шиизмом. Между теософами-ишракийун и шиитскими теософами существует предустановленное согласие. Еще до появления Исфаханской школы, великими представителями которой были Мир Дамад и Мулла Садра, это согласие заметно у Ибн Аби Джомхура (он оказал заметное влияние на существующую до наших дней шайхитскую школу). Это неслучайно, ведь усилия всех перечисленных мыслителей были направлены на открытие батина, эзотерики, внутреннего и духовного смысла. Отсюда и отторжение этими мыслителями абстрактных и стерильных дискуссий Мутакаллимун. Усилия Сухраварди были направлены на то, чтобы объединить философию и суфизм, усилия Хайдара Амоли (XIV в.) и исмаилитов посталамутской эпохи были направлены на то, чтобы объединить шиитов и суфиев, забывших о своих истоках и своем призвании. Труды этих мыслителей позволяют понять истинный смысл концептов хикмат илахийа (теософии) и ирфан-э шии (шиитского гнозиса).

Сухраварди венчает свою иерархию Мудрецов человеком, одинаково глубоко постигшим философию и духовный опыт. Того самого полюса (Кутба), часто выступающего инкогнито, непознанным людьми, без присутствия которого мир прекратит существование. Эта тема является также одной из главных тем шиизма (см. встречу Комайля ибн Зияда с 1-м Имамом). "Полюс полюсов", согласно понятиям шиитов, - это и есть Имам. Его существование инкогнито предполагает шиитскую идею гайбата (сокрытия Имама) и идею цикла валайата, следующую за циклом пророчества, непосредственно вслед за "Печатью пророков". Как мы уже знаем, валайат в Исламе есть не что иное как перманентное "эзотерическое пророчество" (нубувват батинийа). Таким образом, доктора права из Алеппо были не совсем неправы. Ведь Сухраварди был приговорен к смерти за инкриминировавшийся ему тезис о том. что Господь может и в наше время создавать пророков. Однако у шейха аль-Ишрак речь шла не о пророке-законодателе, но о нубувват батинийа, что свидетельствует о криптошиизме этого мыслителя. Всей своей жизнью и гибелью за идеалы пророческой философии Сухраварди испил до конца чашу "западного изгнания".

Тафтазани и Гургани

Саадуддин Тафтазани, ученик и комментатор аль-Иджи, родился в 1322 г. в селении Тафтазан, в Хорасане (северо-восток Ирана) и умер в Самарканде в 1390 г. Он был составителем многочисленных учебников, до сих пор использующихся при обучении в медресе. Среди них знаменитый Рисалат аль-шамсийа, комментарий к трактату по логике, написанному Катиби Казвини. Тафтазани был ашаритом. Это не мешало ему быть достаточно свободным мыслителем, занимавшимся скользкими вопросами, обычно остающимися за пределами полемики. В частности нужно отметить позицию, которую он занял по важному вопросу о свободе воли и предопределении, горячо обсуждавшемуся в Исламе. Тафтазани не сомневался, что человек наделен моральной ответственностью и отвечает за свои деяния перед Господом. В человеческих поступках соучаствуют Аллах и человек. Ни один из этих поступков не составляет монолитного действия, но является сложным процессом. Тафтазани был пламенно убежден в том, что Господь и человек соучаствуют в них не в метафорическом, но в самом реальном смысле. Господь - это создатель человеческих поступков в том смысле, что Он предоставляет человеку завершить свой выбор. В этом пункте Тафтазани ближе к школе Матуриди, чем к ашаритам.

Отношения между философами не всегда бывают простыми. Благодаря Тафтазани, его друг и коллега Мир Шариф Гургани был представлен шаху Шудже в Ширазе в 1377 г. Когда Тамерлан (Тимур Ленг) захватил этот город, оба переехали в Самарканд. Два друга были приглашены на большой публичный диспут при дворе Тамерлана. Их дружба не выдержала этого испытания.

Гургани

Мир Сейид Шариф Гургани родился в Астарабаде, провинции Гурган, расположенной на юго-восточном побережье Каспийского моря в 1339 г. (арабские транскрипции этих персидских названий звучат как "Джурджан", "Джурджани"). Этот выдающийся ученый своей эпохи был учеником Кутбиддина Рази и учителем Джалаледдина Даввани. Гургани был выдающимся путешественником. В 1365 г. мы находим его в Герате, затем в Египте; в 1374 г. он посетил Константинополь, затем переехал в Шираз, где в 1377 г. получил от шаха Шуджи звание профессора. Мы уже упоминали о его вынужденном переселении в Самарканд и последствиях этого шага. После смерти Тамерлана (1405г.) он возвратился в Шираз, где и умер в 1413 г. Его жизнь была наполнена трудами и событиями. Несмотря на долгие путешествия, Мир Шариф написал 25 произведений, принесших ему известность. Это, главным образом, произведения технического характера, служившие учебниками для молодых философов и теологов. Выше уже было сказано о его большом комментарии к Мавакиф Иджи. Упомянем здесь также о его "Книге определений" (Китаб аль-та'рифат); это произведение, сохранившее свою ценность до наших дней, является ядром большого терминологического философского словаря на арабском языке, насчитывающим тысячи страниц.

Кази Нурулла Шуштари в пламенном шиитском рвении в своем большом произведении (Маджалис аль-муминин, "Собрание правоверных") причислил к имамитам максимально возможное число ученых. Среди них оказался и Мир Шариф Гургани, потому что Сейид Мухаммед Нурбахш (1465 г.), основатель цепи (сильсилля) суфиев Нурбахшийа и Ибн Аби Джомхур Ахсаи считали его шиитом. Кажется, все же, что он был суннитом. Напротив, его сын Сейид Шамсуддин был шиитом, в то время как его внук Мирза Махдум был суннитом. Нужно еще раз повторить, что "дисциплина аркана", соблюдавшаяся шиитами по причине неблагоприятных внешних обстоятельств, часто затрудняет вопрос о конфессиональной принадлежности того или иного мыслителя.